Дмитрий Быков


Дорогие друзья! Последние публикации моего любимого Дмитрия Быкова на сайте "ДМИТРИЙ БЫКОВ"
где Полина Санаева очень бережно его публикует. Заходите! Там интересно!!!

24.04.2013 г.

Газпром и Юкос

Дмитрий Быков, "Собеседник", 24.04.2013

Случилось двадцать лет Газпрому.
Концерт по случаю такому
Влетел лимона в полтора.
Под водку кушались соленья,
Начальство слало поздравленья,
Звучало громкое "ура".
Тогда же праздновал и ЮКОС .
Его пример - другим наука-с.
Его судьба - у всех в уме,
И юбилей его в печали
Одни в изгнании встречали,
Другие встретили в тюрьме.
В лицее ЮКОСа при этом
Его отметили балетом,
Дешевым, силами сирот;
Ведь ЮКОС даже и в лицее
Учил свободе и рацее;
Газпром - совсем наоборот.
Итак, хотите ль, не хотите ль -
Газпром сегодня победитель,
И крут его видеоряд.
А бывший ЮКОС бледнолицый
Сидит все больше за границей,
И вслух о нем не говорят.
Но десять лет, допустим, минет,
И эту власть Россия сдвинет -
Не знаю, силой иль добром;
В России новый свет засветит,
И ЮКОС тридцать лет отметит,
И где окажется Газпром?
В Кремле, допустим, Ходорковский ,
К нему бежит бомонд московский,
Держа приветствия в уме,
Его и сам спешу воспеть я...
Но пусть свое тридцатилетье
Газпром встречает не в тюрьме!
Я полагаю, все устали
Протест и власть менять местами.
Пускай попразднуют вдвоем!
Пускай бухают - эка штука-с! -
Титана два: Газпром и ЮКОС
На общем празднике своем.
И лишь Верховного не надо.
Пусть будут Миллер, Хакамада,
И Ходорковский - дважды дед,
И Пионтковский, и Навальный...
А лидер пусть национальный
Из Каракаса шлет привет!

Частушечное

перейти к обсуждению ... 

Как на Киевском вокзале президенту показали. Он сказал презрительно: «Неудовлетворительно».


О народная частушка, прочим жанрам нос утри! С виду девочка-простушка, но пророчица внутри. Сколько дерзости, запала и отваги, я б сказал! Почему же так запала ты на Киевский вокзал? Стал любимой цацкой-пецкой он для множества сердец. Есть же Курский, Павелецкий, Ленинградский, наконец! Но за много лет отсюда перст народный указал: средоточием абсурда будет Киевский вокзал. Все Отечество обшарьте — но в эпоху двух нулей на обширной нашей карте нету места веселей. И чего тут не бывало! Список длинен и высок: бомжу нищенка давала тут за булочки кусок; здесь же рядом — чудо в перьях! — ставят бабу-автомат: сзади кинешь пять копеек — впереди течет томат… И на этом же вокзале — мы традициям верны — милицейских наказали главным блогером страны.

С электрички вылезали, президента видели! Блин, на Киевском вокзале — а как будто в «Твиттере».

О приезде не трубили (брешут вражьи голоса, будто все автомобили проверяли три часа). Полон праведного гнева, он ворвался на вокзал, глянул вправо, глянул влево…

— Где милиция?! — сказал.

Говорит помдеж в испуге, заслонив собою дверь:

— Нет милиции в округе, мы ж полиция теперь! Как на Киевском вокзале всех ментов переназвали, нет ментов, одни понты, и придумал это ты!

Но Медведев не дослушал и на крайнего в упор гнев начальственный обрушил: «Нет милиции?! Позор! Их на ваш вокзальный замок нужен целый легион! Почему не вижу рамок? Рамки где?!» — воскликнул он. Тошно рыцарям охранки, как японцам — от Курил. Им никто про эти рамки ничего не говорил. Где им было ждать такого в этот зимний день сырой? Он же верит в силу слова, виртуальный наш герой. Он, попав случайно в дамки, верит, Господи прости, что, поставив всюду рамки, можно в них террор ввести. Он тебя пред всем народом уверял, Россия-мать, будто стрелок переводом можно время поменять! Он вчера пред целым миром доискался наконец: коль не звать борца эмиром, то раскается боец! Назовем Россию раем — и окажемся в раю!

«Где Якунин?! — он пролаял. — Я три дня ему даю, чтоб на Киевском вокзале террориста повязали, а иначе о себе вам напомнит ФСБ!»

Озадаченный Якунин свой замаливает грех: ставит рамки, пригорюнен, и досматривает всех. Не попасть сегодня в масть никаким Якуниным: чтоб понять такую власть, надо быть обкуренным.

…Как на Киевском вокзале с чемоданчиком стою, повторяя с видом заи: что мне делать, мать твою? Не уехать ли, пожалуй, выбирая новый риск, — из Отчизны обветшалой, вырождающейся вдрызг? Не уйти ль от наших змиев, от клыков и от клешней — например, в свободный Киев? Но ведь там еще смешней. Что на Киевском вокзале, что в Сибири, что в Казани — всюду та же ерунда, не уедешь никуда.

И вдобавок без базаров намекает внешний мир, что с таких, как наш, вокзалов поезда идут в Каир.

Дмитрий Быков

13.02.2011


*     *     *

Юбилейное

перейти к обсуждению ... 

Так властно обаянье прилипал, что, в гости к ним заехав, даже Путин под эту власть жестокую попал


Петр Саруханов - «Новая»

     Есть в атмосфере Первого канала один микроб, живущий только в нем: чего бы к ним в эфир ни попадало — немедленно становится враньем. Его эффект настолько абсолютен, так властно обаянье прилипал, что, в гости к ним заехав, даже Путин под эту власть жестокую попал. Как мощный лев-самец, явившись к прайду, он грозно раскрывал премьерский рот — и виделось: сказать он хочет правду! Но выходило все наоборот, и триумфальным маршем из «Аиды» все снова покрывалось: трям-трям-трям! От Эрнста исходящие флюиды его гипнотизировали прям. Он и в начале встречи, и в финале хотел во всем признаться, как герой… но Боже, не на Первом же канале! Пошел бы он хотя бы на второй! Тут все равно — хоть лидер, хоть премьер вам: всех поглощает гибельный провал. Того, что есть, — нельзя сказать на Первом. Их Березовский так заколдовал, все это на глазах у миллионов, иванов и семенов, кать и надь, — недаром он проклятьем заклейменов, и познер в этом что-нибудь менять.

     Когда они там Путина встречали, то даже стены излучали стыд. «Теракт раскрыт», — признался он вначале. Назавтра мы узнали: не раскрыт. До явного юления унизясь и снова попадая в «молоко», он говорит: «Легко проходим кризис». А то он сам не видит, как легко! Сочувствие к простому человечку его не загоняет в магазин, не покупает он, допустим, гречку, не заливает в бак себе бензин, не видит очевидного бесславья, не чувствует разросшихся прорех, — но есть же президентское посланье о том, что мы просели больше всех! И чтобы вслух стране сказать про это, отстаивая собственную честь, он мог пойти на «Сити» и на «Эхо» — «Газпром» все тот же, но свобода есть, — и все бы благодарны были хором, как благодарны трезвому врачу… Но он пошел на Первый, на котором — довольно, повторяться не хочу.

     Потом он выдал новую причуду, опять попав под Костины лучи: в эфире оппозиция повсюду, и врет, какую кнопку ни включи. Допустим, он мотается по свету, пускай не видит местных телерыл, — но что ее нигде ни разу нету, ужель Сурков ему не говорил? Ведь он же рапортует об успехах: «Еще не вся зачищена печать, но от экрана мы отжали всех их, теперь и ящик незачем включать!» А то, что врут они, — чего ж такого, история же катится вперед: Немцов не врал, как видим, про Лужкова, быть может, и про Путина не врет, — так дай ты им сказать, врунам и стервам, дай отчитаться, не сочти за труд! (Но только, ради бога, не на Первом. У них на Первом даже стены врут.)

     Но главное, что здесь меня пугает, — простите, если выйдет не в струю, — пускай он оппозицию ругает, пускай он хвалит партию свою, про это нам давно неинтересно, мы вот как насмотрелись этих див, — но, господа! Когда он хвалит Эрнста — он тоже был, выходит, неправдив?! Не может быть! Они ж варили кофе, к полуночи устроили аврал, и он сказал — вы умницы и профи! И тоже, получается, наврал?! А в паузе, опять хваля кого-то — мол, нам не страшно, если много дел, — «Мне нравится, — сказал, — моя работа». И так при этом странно поглядел, что если б дева, без угроз и криков, а глядя, как печальный крокодил, сказала вслух: «Ты нравишься мне, Быков», — на выстрел я бы к ней не подходил.

     А впрочем, тут лукавить нет расчета. Себя давно не любит вся страна. Кому здесь, в общем, нравится работа? И Эрнсту-то не нравится она. Он сам бы — так я думаю — с восторгом не врал бы и себе не изменял, чтоб в кадре пахло жизнью, а не моргом…

     Но он не может. Первый же канал.

     И, отдых дав разгоряченным нервам, поздравлю Эрнста русским языком предельно честно — я же не на Первом, я больше вообще ни на каком: будь счастлив, милый друг! Пари, как демон, не прерывай надсадного труда и будь уверен: то, что ты наделал, Россия не забудет никогда.

Дмитрий Быков

06.02.2011


Стрекоза и Муравей

http://www.ljplus.ru/img/w/o/woody_alex/Russian-Digital-noyabr-2006-medium.jpg
Да, подлый муравей, пойду и попляшу,
И больше ни о чем тебя не попрошу.
Hа стеклах ледяных играет мертвый глянец.
Зима сковала пруд, а вот и снег пошел.
Смотри, как я пляшу, последний стрекозел,
Смотри, уродина, на мой последний танец.
Ах, были времена! Под каждым мне листком
Был столик, вазочки, и чайник со свистком,
И радужный огонь росистого напитка:
Мне только то и впрок в обители мирской,
Что добывается не потом и тоской,
А так, из милости, задаром, от избытка.
О праздность нежная! О летние дары!
Ах, бесполезные, бесплатные пиры -
Пыльца медовая, глоток цветочной браги!
Пока меня никто не гнул и не ломал -
Ах, думается мне, я больше понимал,
Чем гордые борцы и честные трудяги.
Замерзли все цветы, ветра сошли с ума,
Все, у кого был дом, попрятались в дома,
Согбенные рабы соломинки таскают:
Мы ж, не способные к работе и борьбе,
Умеем лишь просить "Пусти меня к себе!"
И гордо подыхать, когда нас не пускают.
Когда-нибудь в раю, где пляшет в вышине
Веселый рой теней, - ты подползешь ко мне,
Худой, мозолистый, угрюмый, большеротый,
И, с завистью следя воздушный мой прыжок,
Попросишь: "Стрекоза, пусти меня в кружок!"
А я тебе скажу: "Пойди-ка поработай!"
http://okm.ru/okm /bykov/

20 декабря 2010 года


Хреновое

     Главный врач России — доктор Хренов. Наблюдатель думает иной, что у нас страна олигофренов: дудки, все сложнее со страной! Он пробился к царственному уху, чтоб сказать заветные слова: «Мы вам показали показуху». Впрочем, эта новость не нова. Он раскрыл — почти уже в финале — методы ивановской земли: там врачи больных поразогнали, и медсестры в койках залегли. Хороши медсестры без халата, девушки ивановских кровей! Хоть невелика у них зарплата, но больных они поздоровей. Расстелили простыни льняные и в палатах выложились в ряд. «Экие здоровые больные!» — гости с уваженьем говорят.


     Это образ новой перестройки, крепкой и бодрящей, как чифир: разогнав больных, ложиться в койки. Разогнав народ, звонить в эфир. Как машина, что летит, и давит, и спасает всех на вираже, — сами выбирают, кто возглавит (думаю, что выбрали уже): младший из борьбы, похоже, выбыл, старший надувается прыщом, — но не нам же делать этот выбор? Мы же в их раскладе ни при чем? Сами же они рукою нежной для себя растят фанатов рать, чтоб собрать их после на Манежной и на них любовно наорать. Блогосфера дружно замирала, прикусив от ужаса язык: кто-то опознал Арзуманяна, «нашего», горланящего «зиг». Разве стоит этого стесняться? Вам ответит всякий правовед: тоже дело — «наши» или «наци»! Букву поменяешь, и привет. Дело же не в прозвище, а в стиле, четко обозначенном допрежь: для того их только и растили, чтоб сегодня вывесть на Манеж. Я не вижу двух враждебных станов — предо мной один и тот же стан, во главе там некто Залдостанов, пред которым главный шляпу снял… Я могу еще продолжить нА спор: это же банально, как распил. Нам твердят про беспредел диаспор — ну а кто диаспоры растил? Дорвались per aspera ad astrum: он же сам и кормит этот пласт — а потом диаспоры отдаст нам, приучившись сбрасывать балласт. И страна послушает указца — ведь она себе не дорога: ей врагом назначили кавказца, чтоб не видеть главного врага. Практика проста, как чет и нечет, и непобедима, как «Зенит»: сам же лечит, сам же и калечит, сам же смотрит, сам же и звонит. Ты наружу вывел, доктор Хренов, нашу репутацию губя, основной закон аборигенов: наш удел — обслуживать себя. Вся страна — сама себе чужая: выгнали больных, как салажат, а врачи, больных изображая, по кремлевским коечкам лежат.

     Впрочем, отвечать ли им проклятьем? Кто и виноват в такой судьбе? Или мы взаимностью не платим, или мы не сами по себе? Миновали прежние этапы, совершился полный оборот: нынче мы самим себе сатрапы, а они самим себе народ. Я перо привычное хватаю, пылкие вердикты выношу — но, по сути, сам себя читаю, потому что сам себе пишу. Наш властитель, славою пригретый, не расслышит хилый мой мотив. Мы сидим над собственной газетой, головы руками обхватив. Вся страна, с болотами, с лесами, с нефтью и запасами лаве — все себя обслуживают сами, с правящим тандемом во главе; все не отрывают рук от членов, прочая любовь противна нам.

Славься, славься, кардиолог Хренов, давший имя нашим временам!

Дмитрий Быков

20.12.2010

 

3 декабря 2009 – Дмитрий Быков

перейти к обсуждению ... 



Дмитрий Быков прозаик, поэт, журналист, телеведущий, обозреватель «Новой газеты». Прошел большой трудовой путь: окончил школу с золотой медалью в 1984 году, факультет журналистики МГУ с красным дипломом в 1991 году, с 1987 по 1989 год служил в армии.

     Лауреат множества премий, в том числе национальной литературной премии «Большая книга» за биографию Бориса Пастернака. Сейчас пишет роман о 20-х годах, исследуя причины и последствия «великого перелома».

     Как публицист считает своей задачей довести до критической массы количество недовольных зрителей в современном политическом театре.

     Готов ответить на любые вопросы читателей «Новой газеты».

Начало он-лайн конференции – в 16-00.

     Вопросы Дмитрию Львовичу можно задавать ТУТ, по ICQ 445716915 или отправить sms-сообщение на номер +7 985 188 6534

30.11.2009

19 октября 2009 года

Процентное


Повсюду ты. Я больше не могу. Фальшивою архангельской трубою ты каждый день  звучишь в моем мозгу. Работа и семья полны тобою. Ты умудрилась все мое украсть, но почему почти единогласно здесь мы выбрали себе такую власть, что ни над чем давно уже не властна, как будто толпы баб, рыдая вслух, восторженно лобзали импотентов…. Во всем, что есть, твой незабвенный дух: он занимает семьдесят процентов.

 


Таинственная цифра! С неких пор она — сеченье наше золотое, а этот дух и этот взгляд в упор страшней любого позднего застоя. О, эти годы, лица и места, попавшие сегодня на скрижали; тогда процент гулял в районе ста, и больше ста, и все над этим ржали! А ныне? Гляди, портреты дряхлые висят; гляди, ржавеют дряхлые святыни… И все-таки на верных пятьдесят все было человеческим, а ныне?

Я тихо жил бы, Родину любя и сочиняя лирику про это, но в ней процентов семьдесят — тебя, и двадцать с небольшим — капээрэфа. Воистину печальная юдоль, сплошные язвы трещины и пятна: на двадцать стало красною бурдой, на семьдесят прогнило невозвратно. Включаю телик, разумом скорбя, — а на экране прежняя короста, и в ней процентов семьдесят тебя (прикроют РЕН, и станет девяносто). Во все напитки и продукты все, не комплексуя, ты проникла с бою, и семьдесят процентов в колбасе опять-таки заполнены тобою. Ты воцарилась в Питере, в Москве,на Пресне ли, в Охотном ли Ряду ли, преобладая в каждой голове, рассевшись в каждой мысли, в каждой Думе… Спускаюсь ли в любимое метро, которое забито даже в полночь, — и поезда гремящее нутро на семьдесят процентов ты заполнишь. Подруга, гений чистой красоты, которую я звал когда-то заей, — на семьдесят процентов тоже ты, и стало страшно мне глядеть в глаза ей. Теперь и сам я, злобный и глухой, издерганный заложник нервных центров, — наполнен той же самой требухой на роковые семьдесят процентов. Не химик я и не пойму всего, но наш народ — от чукчей до евреев — наполнило по глотку вещество, которого не ведал Менделеев. Измучить дедов, обмануть отцов, пройти такие мороки и сети, — и только для того в конце концов, чтоб стать вот этим самым на две трети?!

При сих словах воскликнет большинство: «Какое вещество? В своем уме ты?!» Да, семьдесят процентов — но чего? Названья нет, но узнаю приметы, и все они меня вгоняют в шок: подъем, равненье, нервная зевота, начальственной отрыжки запашок, стыда и рвоты, ужаса и пота. Преобразилась Родина моя: почти ни до кого не достучаться. В нас семьдесят процентов холуя и тридцать — холуёвого начальства. Все сводится к утробе, к потрохам; я в этом духе с детства задыхался. Двояк его носитель — раб и хам; чего в нем больше — рабства или хамства? Он никого не выпустит из лап. «Отчизны верный сын» — его личина. На семьдесят он хам, на тридцать — раб, а в глубине их суть неотличима. Я знаю: не смягчится эта суть, каких кровавых жертв ни приноси ей. Печальный иронист какой-нибудь назвал тебя единою Россией: вертясь вокруг кренящейся оси — вокруг вождя, отца и господина, — ты не Россия, Боже упаси, и не пойму, насколько ты едина. У ваших интуиция точна: едина ты, покуда все в порядке, а между тем от первого толчка рванешься так, что засверкают пятки, — туда, сюда, на Запад и Восток… В котле, покуда было все едино, копился пар, напорист и жесток, но даже выпускать его в свисток тебе на ум тогда не приходило. Единая распавшаяся рать пойдет по заграницам куролесить: все удерут, кто может удирать. Останутся дай Бог процентов десять.

Им и придется, как тут ни крути, творить метафизическое чудо.

Похоже, ради этих десяти Господь и терпит прочее покуда.

Дмитрий Быков


19.10.2009

*    *    *

 24 августа 2009 года

Apocalypse now

     Помнишь песню о празднике общей беды? В прошлой жизни ее сочинил «Наутилус». Утекло уже много не только воды; это чувство ушло, а точней, превратилось. Эту песню, как видишь, давно не поют, — устарелость ее объясняется вот чем: нас когда-то роднил тухловатый уют в заповеднике отчем, тогда еще общем. Мы стояли тогда на таком рубеже, что из нового времени видится еле: наши праздники разными были уже, мы по-разному пели, по-разному ели, нам несходно платили за наши труды — кто стоял у кормила, а кто у горнила, — но тогда состояние общей беды нас не то чтобы грело, а как-то роднило. Загнивал урожай, понижался удой, на орбите случалась поломка-починка — это все еще виделось общей бедой, а не чьей-то виной и не подвигом чьим-то. Было видно, что Родина движется в ад, и над нами уже потешалась планета; в каждом случае кто-нибудь был виноват, но тогда еще главным казалось не это. Над Советским Союзом пропел козодой, проржавевшие скрепы остались в утиле — стал Чернобыль последнею общей бедой, остальные уже никого не сплотили.

     Двадцать лет, как в Отечестве длится регресс — череда перекупок, убийств и аварий. Все они — от Беслана до Шушенской ГЭС — повторяют сегодня единый сценарий. И боюсь, что случись окончательный крах — и тандему, и фонду, и нефти, и газу, — перед тем, как гуртом обратиться во прах, мы сыграем его по последнему разу. По Отчизне поскачут четыре коня, но устраивать панику мы не позволим, и Шойгу, неразумную прессу кляня, многократно напомнит, что все под контролем. Госканалы включатся, синхронно крича, что на горе врагам укрепляется Раша; кой-кого кое-где пожрала саранча, но обычная, прежняя, штатная, наша. Тут же в блогах потребуют вывести в топ («Разнесите, скопируйте, ярко раскрасьте!»), что Самару снесло и Челябинск утоп, но людей не спасают преступные власти. Анонимный священник воскликнет: «Молись!» и отходную грянуть скомандует певчим; анонимный появится специалист, говоря, что утопнуть Челябинску не в чем… Журналисты, радетели правозащит, проберутся на «Эхо», твердя оголтело, что в руинах Анадыря кто-то стучит. Против них возбудят уголовное дело. Не заметив дошедшей до горла воды и по клаве лупя в эпицентре распада, половина вскричит, что виновны жиды. Эмигранты добавят, что так нам и надо. Населенье успеет подробно проклясть телевизор, «Дом-2», социалку и НАТО, и грузин, и соседей, и гнусную власть (кто бы спорил, всё это и впрямь виновато). Будет долго родное гореть шапито, неказистые всходы дурного посева. Пожалеть ни о ком не успеет никто. Большинство поприветствует гибель соседа. Ни помочь, ни с тоской оглянуться назад, — лишь проклятьями полниться будет френд-лента; ни поплакать, ни доброго слова сказать, ни хотя бы почуять величья момента; ни другого простить, ни себя осудить, ни друзьям подмигнуть среди общего ора… Напоследок успеют еще посадить догадавшихся: «Братцы, ведь это Гоморра!» Замолчит пулемет, огнемет, водомет, оппоненты улягутся в иле упругом, и Господь, поглядевши на это, поймет, что флешмоб, если вдуматься, был по заслугам. Но когда уже ляжет безмолвья печать на всеобщее равное тайное ложе — под Москвой еще кто-то продолжит стучать, ибо эта привычка бессмертна, похоже. Кто-то будет яриться под толщей воды, доносить на врага, проклинать инородца…

Ибо там, где не чувствуют общей беды, — никому не простят и никто не спасется.

 

*     *     *

напечатано в "Новой газете" 10 августа 2009

К "ЧЕРВОНЦУ" ВВП

 

После долгих интриг, катаклизмов подземных и скандалов у всех на виду

— в августовские дни утвердился преемник в девяносто девятом году


 

Я невесел с утра по какой-то причине Уменьшить— назовем ее левой ногой. И пока все кричат об одной годовщине, я хочу говорить о другой.  Я и рад бы чего сочинить веселее, а не в духе элегий Массне, но хочу говорить о другом юбилее — «Десять лет пребыванья во сне».
 
После долгих интриг, катаклизмов подземных
и скандалов у всех на виду — в августовские дни утвердился преемник в девяносто девятом году.  Он кого-то пугал, он тревожил кого-то, а иных осчастливил сполна… Только мною на миг овладела зевота: я решил, что от нервов она. И покуда чеченцам грозил его палец под корректное «браво» Семьи — почему-то глаза мои плотно слипались, и боюсь, что не только мои. И покуда мы дружно во сне увязали — ни на миг не бросая труда, он все время мелькал пред моими глазами: то туда полетит, то сюда… Всем гипнологам практики эти знакомы, хоть для свежего взгляда странны.
Это было подобье лекарственной комы для больной, истомленной страны — ей казалось, ее состоянье такое, что лечение пытке сродни, что она заслужила немного покоя и долечится в лучшие дни. И заснула, как голубь средь вони и гула, убирая башку под крыло…
Помню, что-то горело, а что-то тонуло, но я спал, я спала, я спало. В этом сне перепуталось лево и право, ложь и истина, благо и зло — а когда началась нефтяная халява, так меня и совсем развезло.
 
Что мне снилось? Что здесь завелись хунвейбины (не за совесть, а так, за бабло); что кого-то сажали, кого-то убили,  но почти никого не скребло; тухловатый уют в сырьевой сверхдержаве расползался, халява росла, много врали, я помню, и сами же ржали,  но ведь это нормально для сна!

 
Уменьшить
И начальник — как Оле-Лукойе из сказки, но с сапожным ножом под полой — создавал ощущение твердой повязки на трофической ране гнилой. И от знойного Дона до устья Амура все гнила она в эти года — под слоями бетона, под слоем гламура, под коростою грязи и льда, и пока нам мерещились слава и сила, вширь и вглубь расползалось гнилье,
и я чувствовал это, но все это было, как обычно во сне, не мое. Позабылись давнишние споры и плачи — вспоминались они как кино. Я не верил уже, что бывает иначе. Если так, то не все ли равно? Я не верил уже, что на этом пространстве, где застыла природа сама, — задавали вопросы, не боялись острастки, сочиняли, сходили с ума; все наследники белых и красных империй в густо-серый окрасились цвет; я не верил уже, что бывает критерий, и привык, что критерия нет. Так мы спали, забыв о ненужных химерах, обрастая приставками лже-… Между тем он работал, как раб на галерах, — или нам это снилось уже?
 
  Иногда, просыпаясь на самую малость, — полузверь, полутруп, андрогин — я во сне шевелился, и мне представлялось, что когда-то я был и другим; видно, так вспоминают осенние листья, что шумели на майском ветру, — но за десять-то лет я отвык шевелиться, так что сам говорил себе: «Тпру!» Я не верю, что дело в одном человеке, но теперь его отсвет на всем: я смотрю на него, и опять мои веки залепляет спасительный сон.
 
Словно старая пленка, темна и зерниста, словно старая кофта, тесна, — длилась ночь, и росла моя дочь-озорница, и тоска моя тоже росла; рос мой сын — и ему уже, кажется, тесно в этой душной всеобщей горсти; рос мой сон, и росло отвращенье, как тесто, но никак не могло дорасти, не могло дотянуть до чего-нибудь, кроме обреченной дремоты ума, потому что достаточно пролито крови, а других вариантов нема.
 
Десять лет я проспал. И все чаще я слышу отдаленный, томительный гром — то ли яблоки в августе бьются о крышу, то ли все-таки дело в другом. Десять лет всенародное Оле-Лукойе крутит зонт, не жалея труда… 
А когда я проснусь, то увижу такое,  что уже не засну никогда. 
   

10.08.2009 >

*     *     * 

Получено 30 июня 2009 года

Наценочное

 Уменьшить
Наша Родина — вечный подросток — верит на слово только царю. Я недавно зашел в «Перекресток» — очень дорого все, говорю! Вы бы тактику, что ли, сменили — с населением надо добрей:  килограмм охлажденной свинины  продается за двести рублей. И хоть я не Гайдар и не Ясин,  и умом недостаточно крут —  механизм до обидного ясен: перед нами торговый накрут. Опустите вы цены, ребята,  на холодных своих поросят,  некошерную плоть, как когда-то, продавая по сто пятьдесят! Продавщица, не празднуя труса,  отвечает, горда и тверда, что пошел бы я в «Азбуку вкуса», а могу и подальше куда. И потопал я, солнцем палимый,  напевая трагический марш:  ведь не будут же с Быковым Димой согласовывать цены на фарш!  Пусть он пишет, румян и беспутен,  в окружении муз и харит…  Но потом к ним отправился Путин — очень дорого все, говорит! Мы же в крепости, блин, осажденной,  нас не любит никто, хоть убей,  а свинины кило охлажденной  продается по двести рублей!

 

Улыбаясь, как внешний разведчик,  что попал в разработку к врагу,  Кобаладзе как главный ответчик  отвечает: «Понизить могу!» Поглядев на исправленный ценник, как глядят на поганую слизь,  удивительный наш современник дал команду: «Пожалуйста, снизь». Покупатели крякнули немо, их глаза заблестели от слез: половиною лучшей тандема был решен наболевший вопрос!

Тем же вечером в ритме форсажа,  чтоб не сделалось худшей беды, в «Пере-крестке» была распродажа уцененной премьером еды. В магазине толпились до света, раскупая дешевую снедь: большинство понимало, что это— ненадолго и надо успеть. В одобрении были едины даже те, что в инете тусят. Килограмм охлажденной свинины продавался по сто пятьдесят.

 

Внешний мир после кризиса жёсток. Я, однако, грущу об ином: почему он пошел в «Перекресток», а не в наш, например, гастроном?  Есть товаров значительный список, что особенно нравятся мне, —я успел бы  молочных сосисок оторвать по премьерской цене…  Но не ради же собственно мяса от обычных занятий своих я отвлекся, в течение часа сочиняя пронзительный стих? Километры о первом лице ведь сочинил я рифмованных строк:  почему он сумел обесценить, что никто обесценить не смог?

Я в правительство камня не кину, но оно бесполезно вполне; он же только взглянул на свинину — и она потеряла в цене! Тут серьезным открытием веет.  Я открыл социальный закон: почему-то всегда дешевеет все, к чему прикасается он. С девяноста девятого года, по расчетам моим — с сентября, обесценились жизнь и свобода, уж о принципах не говоря; да и слово нисколько не весит, и доверье к чужим голосам… Не скажу, что меня это бесит, ибо я обесценился сам. Сколько мышью по Сети ни кликай, не накликаешь вести иной. Мы заснули довольно великой, а проснулись дешевой страной. Что ни скажешь — все будет едино, что ни сделаешь — будет мертво…

В общем, что ему, братцы, свинина? Это семечки после всего.

*     *    *

24.07.2008
Газета - GZT.ru, 22 июля 2008 г.
Досье: Дмитрий БЫКОВ

 

Дмитрий Быков. Списанные.

– М.: ПРОЗАиК, 2008. – 352 с.


        Как бы ни сложились в дальнейшем судьбы литературы, роман Дмитрия Быкова «Списанные», вероятно, войдет в ее историю как одна из относительно немногих книг, в которых предпринята попытка сделать репрезентативный слепок с русских 2000-х, ухватить самую их суть, вычленить главное. Другое дело, что эффектность у Быкова часто преобладает над адекватностью и глубиной.


        Несомненная удача романа - правильно найденный сюжетный ход, по-хорошему тенденциозный и привносящий в текст некое кафкианское измерение. В 2007 году некоторые жители России обнаруживают, что попали в неведомый список, составленный, как принято у нас выражаться, где-то на самом верху. В чем смысл списка, по каким принципам он составлен и что ждет «списантов» в будущем, совершенно неясно. Этого не понимают не только люди, которых сей странный документ затронул непосредственно, но и те, от чьих действий они зависят. Начальство, милиция, таможенники и прочие допускают, что к «списанным», возможно, должны быть применены какие-то меры, но никаких указаний на этот счет не поступало, и все ведут себя в меру своей пугливости, а также подлости либо порядочности. Из-за этого у некоторых из «списанных» начинаются проблемы, но с большинством из них не происходит ничего страшного. Товарищи по странному несчастью находят друг друга через интернет, высказывают различные версии и со временем формируют нечто вроде протестного общественного движения. Главный герой, молодой телесценарист Сергей Свиридов, на протяжении всей истории мучается не только от неизвестности, но от того, что никак не может занять однозначную позицию в отношении происходящего. Концовка романа пересыпана перлами своеобразного философского юмора: Бог, говорящий с интонациями еврейского старика и при этом принявший образ вороны, безуспешно пытается убедить Свиридова в метафизической необходимости списка.
        Быков размашистыми штрихами рисует шарж и на новейший государственный патриотизм, и на движение несогласных, сообщая собственную рефлексию герою, по интеллектуальному облику весьма похожему на автора. Памфлетная составляющая выше всяких похвал; особенно достается медийным и аудиовизуальным проектам, создаваемым в рамках новоявленного государственнического канона. Описывая телесериал «Спецназ» и семейное шоу «Родненькие», автор выбивает сто очков в сатирическом тире. Но Быкову, как всегда, присуща чрезмерная взвинченность: алармистская тональность текста иногда звучит почти курьезно. В какой-то момент замечаешь, что, выстраивая проблемные диалоги и вкладывая в уста разных персонажей противоположные мнения, Быков на самом деле общается сам с собой: стиль мышления у большинства действующих лиц такой же, как у него самого. Для романа это, вероятно, минус, а для целостного высказывания - наверное, плюс. Перед Быковым-романистом перманентно встает насущная задача: не утопить хорошую сюжетную идею в потоках эссеистики. В «Списанных», в отличие от «ЖД», эта задача выполнена процентов на 75.

 

*     *     *

Обложка
 

Несколько слов о книге:

     О романе «ЖД» начали говорить как о литературной сенсации задолго до того, как автор поставил в нем последнюю точку. И неудивительно: ведь Д.Быков выдает в нем совершенно невероятные версии нашего прошлого и дает не менее невероятные прогнозы нашего будущего. Некоторые идеи в книге настолько «неполиткорректны», что от сурового осуждения общественности Д.Быкова может спасти только его «фирменная» ироничность, пронизывающая роман от первой до последней строки.

     «ЖД» - поэма о таинственном коренном населении России, которое не борется против двух своих главных захватчиков, а добродушно позволяет им вечно захватывать себя и истреблять друг друга. Кто-то наверняка увидит в этой сказке антисемитизм, кто-то - русофобию. Таким интерпретаторам нет дела ни до Родины, ни до правды. Ни тех, ни других я переубеждать не буду. А нормальный читатель все поймет и так. К нему-то и обращена книга, название которой можно расшифровывать как «Железная дорога, «Ждущие дня», «Живой дневник», «Жаркие денечки», «Жуткая дрянь»... Но я предпочитаю вариант - «Живые души».

- Дмитрий Быков



Из предисловия
     Автор приносит свои извинения всем, чьи национальные чувства он задел.
Автор не хотел возбуждать национальную рознь, а также оскорблять кого-либо в грубой или извращенной форме, как, впрочем, и в любой другой форме. Но это, конечно, никого не колышет. Определенной категории читателей это неинтересно. 
 
     Патриотами обычно называют себя готтентоты, исповедующие классическую готтентотскую мораль: хорошо все, что хорошо для нас; так действуют наши враги, и следовательно, так должны действовать мы; чем меньше ценится человеческая жизнь, чем невыносимее условия существования в возлюбленном Отечестве — тем ближе оно к идеалу. Смешно и странно, что эта суицидальная садомазохистская концепция все еще смеет претендовать на роль государственной идеологии. Однако она смеет. И любая попытка ниспровергнуть ее называется разжиганием национальной розни.
     Автор приносит свои извинения всем, чью межнациональную рознь он разжег.
     У меня нет определенной, обязательной для читателя расшифровки аббревиатуры «ЖД». Читатель волен выбрать любую или предложить свою: железная дорога, живой дневник, желтый дом, жирный Дима, жаль денег, жизнь дорожает, жидкое дерьмо, жаркие денечки, жесткий диск, Живаго-доктор. Для себя я предпочитаю расшифровку «Живые души».
     Истина открывается не для того, чтобы прятать ее в столе. Истина поднимает вокруг себя бурю исключительно для того, чтобы дальше разбросать свои семена. Я родился для того, чтобы написать эту книгу, и придумывал ее в последние десять лет. В ней сошлись мои любимые сюжеты и главные мысли, которые всегда были об одном и том же, а именно — о бесприютности — самом страшном моем страхе. В моей стране мне тоже бесприютно, и это не только мое ощущение.
     Наверное, это плохая книга. Думаю, что она и не могла быть хорошей. Я предвижу реакцию, которую она вызовет. Скорее всего, это будет не только идеологическое, но и эстетическое отторжение, потому что это во многих отношениях неправильная книга. Я хотел бы написать ее иначе, но не думаю, что это возможно. Мне не так уж важно было написать хорошую книгу. Мне важно было написать то, что я хотел.

Дмитрий Быков
Москва
май 2006

 


Обращение Правозащитного Совета РФ  |  Ходорковский и Лебедев  |  НЕ МОГУ НЕ. ПРО РОССИЮ ДЛЯ РУССКИХ  |  Экологическая вахта по Северному Кавказу  |  Олег Манаев  |  Валерий Ронкин  |  Хроника событий в "Мемориале"  |  Атака на «Мемориал»  |  Борис Вишневский  |  Елена Маглеванная  |  Станислав Маркелов и Анастасия Бабурова  |  Наталья Эстемирова  |  Дмитрий Быков  |  "Менты с дозой": Случай Егора Новиковского

Версия для печати

 

        Гостевая

 



 sundry, все права защищены.  

Работает на: Amiro CMS