Памяти Валерия Ронкина

Санкт-Петербург проводил Валерия Ронкина в последний путь

Анна Плотникова | Санкт-Петербург Четверг, 03 июня 2010

Валерий Ефимович Ронкин

*     *     *

Памяти Валерия Ронкина

"Новая газета"

   Сегодня в Петербурге друзья, родные и единомышленники простятся с Валерием Ронкиным — легендарным диссидентом и правозащитником, бывшим политзаключенным, членом петербургского «Мемориала», светлым и мужественным человеком.
   Валерий Ронкин родился в Ленинграде в 1936 году. В 1959-м окончил Ленинградский технологический институт им. Ленсовета. За написание книги-программы «От диктатуры бюрократии — к диктатуре пролетариата» (в соавторстве с Сергеем Хахаевым), издание неподцензурного журнала «Колокол» от имени «Союза коммунаров» и распространение листовок 12 июня 1965 года был арестован. Члены группы — Ронкин, Хахаев, Вениамин Иофе, Борис Зеликсон и другие (всего девять человек) получили различные сроки по статьям 70 («Антисоветская агитация и пропаганда») и 72 («Организационная деятельность, направленная к совершению особо опасных государственных преступлений, а равно участие в антисоветской организации») УК РСФСР.
   Ронкин и Хахаев получили по семь лет лишения свободы и по три года ссылки. «Прожектора, колючка, вышки, / Собачий лай издалека, / И мы, вчерашние мальчишки — / Политзэка, политзэка», — напишет Ронкин в лагере.
   Поскольку проживание в Ленинграде им было запрещено, после возвращения они поселились в Луге. В 1981 г. в журнале «Поиски» была опубликована статья Ронкина и Хахаева «Прошлое и будущее социализма».
   «Во время перестройки я начал печататься, иногда в соавторстве с Хахаевым, в легальной советской, а потом и российской прессе, — писал впоследствии Ронкин на своем сайте. — Однако многое из написанного приходилось писать для узкого круга своих знакомых». В 2003 году у Ронкина вышла книга воспоминаний «На смену декабрям приходят январи…».
   Почти четверть века Валерий Ронкин работал в петербургском «Мемориале», всегда приходил на оппозиционные митинги и пикеты. В последний раз Валерий Ефимович с женой Ириной — своей неизменной спутницей — пришли 1 мая на митинг демократов, которым не позволили тронуться с места из-за лозунга «Питер без Матвиенко»…
   Валерий Ронкин скончался 31 мая. Прощание с ним состоится сегодня в 11 часов в помещении НИЦ «Мемориал» (ул. Рубинштейна, 23). Похороны пройдут на Парголовском кладбище в 15 часов.
   «Новая газета» выражает свои искренние соболезнования родным Валерия Ефимовича.

Борис ВИШНЕВСКИЙ

*     *     *

*     *     *

 А дальше рассылка от 2.06.2010

Дорогие друзья!

Жизненный мир многих из нас существенно оскудел. Будем, однако, благодарны судьбе, что она  подарила нам  Встречу и даже Дружбу с этим удивительным человеком.

Прощание состоится в четверг, 3 июня 2010 г. Сначала -  в 11 час., в помещении НИЦ «Мемориал» (ул.  Рубинштейна, 23).  Около 13 час. автобусы отвезут желающих на Парголовское кладбище. Около 15 час. – похороны. Те, кто захочет и сможет, вернутся в НИЦ «Мемориал» примерно к 17 час.

(2.06.2010)

 Таким его и запомним.   (Фото – от Л. К.)

«…Фантастический человек. Фонтанирующий интеллект.

Удивительное совершенно ощущение того, что ты находишься рядом с эталоном человеческой порядочности...»

Сам Валера и о нем. Разное.

Умер Валерий Ронкин. Андр. Ал. 31.05.2010.

Сайт В. Ронкина: http://ronkin.da.ru/ , http://www.ronkinv.narod.ru/ ,

http://www.sakharov-center.ru/asfcd/auth/authord812.html?id=1030
На смену декабрям приходят январи. http://www.sakharovcenter.ru/asfcd/auth/auth_book3971.html?id=85756&aid=1030

Электронный адрес:

"Ронкины Валерий и Ирина" <ronkin007@yandex.ru>,

**

http://www.cogita.ru/news/hronika/segodnya-nochyu-umer-valerii-ronkin

Сегодня ночью умер Валерий Ронкин

Автор: Когита!ру — Последнее изменение: May 31, 2010 Когита!ру

— Категория top, некролог, "Мемориал"           

    Сегодня в ночь на 31 мая 2010 после тяжёлой и продолжительной болезни

умер Валерий Ефимович Ронкин.

     Валерий Ефимович Ронкин - известный советский политзаключенный и диссидент, автор книги воспоминаний ("На смену декабрям приходят январи...". М.: "Звенья", 2003) и нескольких десятков статей, публицист. Член петербургского "Мемориала".

Как он сам пишет на главной странице

своего персонального сайта

 "Ронкин Валерий Ефимович родился в 1936 году

(на фотографии справа - В.Е.Ронкин, слева - С.Д.Хахаев).

          В 1954 году окончил Ленинградский технологический институт им. Ленсовета. Был активистом комсомольского патруля. Проблемы преступности, то что мы видели на комсомольских стройках и на целине привлекли наше внимание к политике. За написание книги-программы "От диктатуре бюрократии - к диктатуре пролетариата" (в соавторстве с Сергеем Дмитриевичем Хахаевым), издание журнала "Колокол", распространение листовок наша компания в составе 9 человек (В.Е.Ронкин, С.Д.Хахаев, В.Н.Гаенко, В.В.Иофе, В.М.Смолкин, С.Н.Мошков, Б.М.Зеликсон, В.И.Чикатуева, Л.В.Климанова) была арестована 12 июня 1965 года. Мы получили разные сроки по статьям 70 (Антисоветская агитация и пропаганда) и 72 (Организационная деятельность, направленная к совершению особо опасных государственных преступлений, а равно участие в антисоветской организации) УК РСФСР (1960 года).

     Я и Сергей получили по 7 лет лишения свободы и 3 года ссылки. Поскольку проживание в Ленинграде нам было запрещено, после возвращения мы поселились в Луге. В 1981 году в журнале "Поиски" была опубликована наша статья Прошлое и будущее социализма.

     Во время Перестройки я начал печататься, иногда в соавторстве с Хахаевым в легальной советской, а потом и российской прессе. Однако многое из написанного приходилось писать для узкого круга своих знакомых".

Светлая память Валерию Ефимовичу!

Ирине Тимофеевне, его жене и неизменной спутнице, наша поддержка и участие. Его дочери Марине и сыну Володе, его внукам - наши соболезнования.

Его друзьям и подельникам, соратникам - держитесь! Мы с вами!

О похоронах мы сообщим отдельно.

О Валерии Ефимовиче можно прочитать кроме его сайта:

Дмитрий ТРАВИН. Шестидесятники // Валерий РОНКИН // "Коммунар" против "коммунизма"  http://www.idelo.ru/443/19.html

Рыцарь Веселого Образа. http://www.expert.ru/printissues/northwest/2003/26/26no-scultur/

Никита Елисеев,  обозреватель журнала «Эксперт Северо-Запад»
Что мы празднуем в день 12 июня  http://kiratata.livejournal.com/71312.html

Вслед дню рождения Валерия Ронкина  http://kiratata.livejournal.com/77987.html

**

**

http://www.hro.org/node/8357

Памяти Валерия Ефимовича Ронкина

hro.org, 01/06/10

• Свобода ассоциаций
• Свобода слова
• О правозащитниках
• Просветительство
• Ленинградская область и Санкт-Петербург

В ночь на 31 мая 2010 года после тяжелой и продолжительной болезни умер известный диссидент, политзаключенный советской эпохи Валерий Ефимович Ронкин.

      Валерий Ефимович Ронкин - автор книги воспоминаний "На смену декабрям приходят январи..." (М.: "Звенья", 2003) и десятков статей, публицист. Член петербургского общества "Мемориал".

     Валерий Ефимович родился в 1936 году. В 1954 году окончил Ленинградский технологический институт им. Ленсовета. За написание книги-программы "От диктатуре бюрократии - к диктатуре пролетариата" (в соавторстве с Сергеем Дмитриевичем Хахаевым), издание неподцензурного журнала "Колокол", распространение листовок группа в составе 9 человек (В.Е.Ронкин, С.Д.Хахаев, В.Н.Гаенко, В.В.Иофе, В.М.Смолкин, С.Н.Мошков, Б.М.Зеликсон, В.И.Чикатуева, Л.В.Климанова) была арестована 12 июня 1965 года. Они получили сроки по статьям 70 (Антисоветская агитация и пропаганда) и 72 (Организационная деятельность, направленная к совершению особо опасных государственных преступлений, а равно участие в антисоветской организации) УК РСФСР (1960 года).

     Ронкин и Хахаев получили по 7 лет лишения свободы и 3 года ссылки. Поскольку проживание в Ленинграде им было запрещено, после возвращения они поселились в городе Луге. В 1981 году в журнале "Поиски" была опубликована их статья "Прошлое и будущее социализма".

     Во время Перестройки Валерий Ронкин начал печататься, иногда в соавторстве с Хахаевым в легальной советской, а потом и российской прессе. Однако многое из написанного приходилось писать для узкого круга своих знакомых.

     Санкт-Петербургский НИЦ "Мемориал" на своем сайте Cogita!ru пишет: "Светлая память Валерию Ефимовичу! Ирине Тимофеевне, его жене и неизменной спутнице, наша поддержка и участие. Его дочери Марине и сыну Володе, его внукам - наши соболезнования. Его друзьям и подельникам, соратникам, "колокольчикам" - держитесь! Мы с вами!"

 * *

Александр Даниэль

О Валерии Ронкине и его книге, или Из Москвы с любовью

     Как это случилось и почему? Когда в суматошную, - чтобы не сказать сумасшедшую, - жизнь московской фронды второй половины 1960-x впервые вошла бодрая компания ироничных, молодых, но с очевидностью уже состоявшихся и каких-то удивительно светлых ленинградцев? Сначала были слухи.

     Слухи утверждали, что в "колыбели революции" Петрограде раскрыт очередной подпольный кружок. Назывался он вообще-то "Союзом Коммунаров", но известность получил как "группа "Колокола"", по названию журнала, им выпускавшегося. Затем произошло очное знакомство, сначала - с друзьями и родственниками подпольщиков, а затем, когда наши герои отбыли свои сроки, и с ними самими. В Москве их стали ласково называть "колокольчиками"; так это и осталось.

     Сама история с "Союзом Коммунаров" никакого особого "идеологического" интереса, честно говоря, не вызывала. Ну, марксисты и марксисты - эка невидаль. То ли они "истинные ленинцы", наподобие братьев Медведевых¹, Григоренко², А.Е.Костерина³, уже становившихся тогда знаменитыми диссидентами, и других, менее знаменитых, то ли принадлежат к какому-то иному социал-демократическому изводу (помнится, мелькало слово "плехановцы"), Кому в этом охота разбираться? Вопрос "како веруеши?" в диссидентской и околодиссидентской среде уже (справедливо было бы добавить - "и еще," не был актуальным. Идеологическое позиционирование в нашей среде уже не рассматривалось как сущностная характеристика человека; на смену идеологической парадигме пришла концепция прав человека - универсальный язык социальной (в том числе и политической) активности. Важно было не то, что Ронкин, Хахаев, Иофе, Смолкин и их друзья - марксисты, а Огурцов, Садо, Платонов, Бородин и их друзья (члены ВСХСОН⁴, другой группы питерских революционеров середины 1960-x) - православные националисты, а то, что их посадили в тюрьму за убеждения. Пожалуй, единственным обстоятельством, привлекавшим внимание к идеологии наших новых друзей, было то, что формально ту же веру исповедовала власть, их посадившая. Для одних это было лишним свидетельством неискренности режима, его равнодушия к собственным идеологическим постулатам, для других - столь же лишним подтверждением известного тезиса, согласно которому религиозное сознание воспринимает еретиков как врагов более злостных, нежели инаковерующих. Наверное, правы были скорее первые, нежели вторые: какое уж там религиозное сознание в аппаратах ЦК и КГБ в 1965-1966 годы! Да и срока вольнодумцам любого толка раздавались, кажется, с полным беспристрастием: инженеры Ронкин с Хахаевым получили "за Маркса" не больше и не меньше, чем африканист ВСХСОНовец Вячеслав Платонов - "за Бердяева". Однако для нас - сегодняшних, нас - читателей воспоминаний В.Е.Ронкина, вопрос об истоках тогдашнего мировоззрения его и его друзей не может не представлять определенного интереса. Как, где, вокруг чего складывалось это мировоззрение? Вокруг факультетской стенной печати - в годы студенчества? В рейдах комсомольских патрулей? В поездках на целину? В стройотрядах? В турпоходах? Во всяких экстравагантных предприятиях, вроде самодеятельных экспедиций, отправлявшихся на поиски Тунгусского метеорита?

     Да ведь не было ничего особенного, уникального (для конца 1950-х - начала 1960-х) в идеологических предпочтениях наших героев!

     Разговоры о социализме, бюрократии, демократии, России, революции; попытки построения "нового рационализма" (марксистского или иного) как альтернативы официальному политическому и духовному маразму, а также экономическому абсурду в 1960-е это было столь же естественной и неотъемлемой частью быта почти любой молодой компании "технарей", как и песни у костра.

     Кажется, тот образ мыслей, о котором идет речь, был по преимуществу именно "технарским". Люди "чистого естествознания" - физики, математики, биологи - в те годы часто становились "инакомыслящими"; некоторые из них при этом "переступали грань" и проявляли, в той или иной степени, и соответствующую активность, публичную или подпольную. Но, по-видимому, эта категория советской интеллигенции в массе своей не была склонна искать общественные истины там, где искали ее наши "колокольчики", - на путях возвращения социалистической традиции к ее рациональным и гуманистическим истокам. Что же касается гуманитариев, то их оппозиционность закономерно вытекала из их профессиональных затруднений и особых идеологических обоснований, равно как и песен у костра, не требовала.

     Истоки почти поголовного недовольства технической интеллигенции общественно-политическими реалиями советской жизни были совершенно очевидными. В принципе инженеры вполне готовы были заниматься тем самым делом, к которому призывали их партия и правительство: строить, налаживать производство, изобретать и совершенствовать механизмы. Мысль об обществе, сконструированном по рациональному чертежу, не может не греть душу инженера, а представления о социальной инженерии сводились 35-40 лет назад именно к чертежу. Далее происходило сопоставление чертежа с реальностью.

     Воспоминания Валерия Ронкина построены, в сущности, как цепочка эпизодов, каждый из которых представляет собой коллизию между "чертежным" здравым смыслом идеалиста и реальностью советского (а в последней части книги - и постсоветского) абсурда. И чаще всего это столкновение происходит в производственной сфере; контекст, достаточно редкий для мeмуарного жанра, - но именно этот контекст определяет внутреннюю драматургию личности автора, его становление и развитие. Подобно новому Кандиду, бродит Ронкин по экономическим джунглям "реального социализма, задавая себе и другим наивные и неудобные вопросы и сам же на них отвечая. Каждый эпизод анекдотичен; и единицей повествования естественно становится анекдот.

     Как известно, Владимир Войнович определил жанр своего "Чонкина", как "роман-анекдот". Возможно, воспоминания Валерия Ронкина следовало бы назвать "мемуаром-анекдотом" или, точнее, мемуаром, состоящим из анекдотов, не только в изначальном, пушкинском, но и в бытовом понимании этого слова.

     В чем суть анекдотического восприятия действительности у Ронкина?

     Пожалуй, ключевое понятие для описания авторского мироощущения - это "неувязочка". Абсурдистские ситуации преследуют Ронкина всюду: в школе, в институте, на производстве, в следственном изоляторе КГБ (одно опереточное появление майора Сыщикова чего стоит: "я пробормотал: "Не может быть, так только в книгах бывает""), в мордовских лагерях и во Владимирской тюрьме, в ссылке, вновь на производстве. А на ронкинские педантизм и идеализм жизнь реагирует всегда одинаково: цитатой из анекдота же, впрочем, довольно известного, - "а вот неувязочка нам по фигу".

     Разумеется, жанровые пристрастия характеризуют в первую голову самого мемуариста. Ронкин и в самом деле прежде всего ироничен: он постоянно посмеивается над собой (над собой - в первую очередь), над друзьями, над врагами, но главным образом - над ситуацией.

***

     Гораздо важнее идеологии была стилистика компании. (Познакомившись с мемуарами Валерия Ронкина, читатель, надо полагать, согласится, что слово "компания" здесь много уместнее, чем слово "группа", - да это верно и для почти любой независимой коллективной общественной инициативы последних советских десятилетий.) А стилистика - это уже не только личная собственность Валерия Ефимовича Ронкина, но и достояние всей компании "колокольчиков". Сомневающихся просят перейти непосредственно к чтению мемуаров.

     Про "колокольчиков" не рассказывали мрачных и патетических историй. Про них ходили разные байки. Собственно, они и сами о себе рассказывали в основном байки, причем делали это с огромным И нескрываемым удовольствием. Показательно, что первый исторический очерк, посвященный их делу и написанный одним из участников группы, Вениамином Иофе, наполовину состоит из таких баек⁵. Воспоминания Ронкина, в сущности, состоят из них на три четверти.

     Стилистика все и решила. История выпускников Технологического института и бывших бригадмильцев, угодивших в политические лагеря не только ради идеи, но отчасти из озорства, как-то удивительно пришлась ко двору в той среде, которая и сама-то слегка стеснял ась собственных внезапно пробудившихся гражданских эмоций, и предпочитала скорее подсмеиваться над собой, нежели говорить о себе с пафосом (впоследствии пафос, конечно, пришел, куда ж без него! - но это случилось много позже). И, кроме того, была в этих весельчаках, экспериментировавших над собственными судьбами, какая-то необыкновенная чистота, точность звука, свежесть и честность. Не гражданская честность, - этого добра хватало и без них, - а простая, человеческая. Все это казалось необходимым контрапунктом к уже слегка тронутой бесовщиною диссидентской Москве.

     Эта Москва познакомилась с Ронкинымгерный знакомец Гинзбург. Другие ушли в профессиональную и частную жизнь.

   Последними, уже в 1974 году, явились ссыльные Ронкин с Хахаевым: один из Коми, а второй из Абакана. Мелькнули на московских горизонтах, и ушли в лужское затворничество - жить дальше и, как теперь понятно, обдумывать прожитый опыт.

  "Колокольчиков" полюбили - сразу и бесповоротно. За что? Да, в общем, ни за что. Если вы спросите кого-то из многочисленных московских друзей бывших "коммунаров", почему при произнесении их фамилий тот расплывается в непроизвольной улыбке, то наверняка услышите в ответ что-нибудь не вразумительное, вроде "люди уж больно хорошие".

     Не станем и мы пытаться вникать глубже в эти материи. Сказанного достаточно.

***

     Несколько слов собственно о Валерии Ронкине и его мемуарах. Много распространяться на эту тему было бы странно: читатель держит книгу Ронкина в руках и, надо надеяться, сам разберется, чем оная книга и ее автор замечательны.

     И все же хотелось бы поделиться некоторыми предварительными соображениями.

     Было бы лукавством отрицать, что В.Е.Ронкин как личность известен и интересен лишь сравнительно узкому (хотя, учитывая необыкновенную общительность нашего героя, и не такому уж узкому) кругу друзей и знакомых. Для них (в частности, и для автора предисловия) он - Валерий Ронкин, "Бен", удивительно умный, удивительно милый и вообще родной человек. И все, сходящее с его пера, - будь это ехидные заметки о "приватизации по Чубайсу", рассуждения о прошлом, настоящем и будущем социализма или трактат о мотиве "гуси-лебеди" в славянском и тюркском фольклоре, - имеет высокую ценность: просто потому, что это сочинил Бен.

     Для остальных же, тех, кто не имеет удовольствия знать автора этих воспоминаний, он - не более чем историческая личность, человек, ассоциирующийся с одним из самых ярких и колоритных эпизодов. В истории сопротивления режиму 1960-х годов. И в его воспоминаниях такого читателя интересует, прежде всего, то, что связано с этим эпизодом.

     Но подпольная деятельность "Союза Коммунаров", арест, следствие, суд, лагерь, ссылка - все это занимает меньше половины объемистого тома мемуаров В.Е.Ронкина. И кое у кого, несомненно, возникнет соблазн: пропустив занудноватые описания детства, ворох студенческих и целинных историй, турпоходы, комсомольский и бригадмильский активизм персонажей, производственные байки и т.п., сразу перейти к "историко-политической" части воспоминаний. А затем, дождавшись момента, когда наш герой покинет место ссылки с вдохновляющим названием Нижняя Омра, с облегчением захлопнуть книгу и расстаться с Ронкиным и его друзьями навсегда.

     Очень не советуем. Хотя бы потому, что бригадмильство (включая "борьбу со стилягами и хулиганами"), комсомольство и турпоходы перетекают у Ронкина и его друзей в подпольную активность с неподражаемой естественностью. Никаких особенных рефлексий, мучительных раздумий, клятв на Воробьевых горах (может, просто потому, что в Питере нет Воробьевых гор?). "Сергей спросил меня: "Что будем делать?"". И, через несколько строк, посвященных распределению ролей в их студенческой компании, ответ: "Мы написали листовку".

     Ну что, В самом деле, делать, если все не так хорошо и правильно, как хотелось бы? Разумеется, написать листовку. Еще лучше политический трактат (что Ронкин с Хахаевым и сделали несколько позже). А еще лучше - выпустить подпольный журнал. Если же и то, и другое, и третье - совсем славно.

     В этой связи мемуарист меланхолически замечает: "Сам вопрос в контексте наших отношений касался только конкретных действий".

***

     Вообще, диссидентские мемуары - это всегда, или почти всегда, "роман воспитания. Описание собственно диссидентской деятельности, подпольной или публичной, обычно оказывается самой скучной и тривиальной сюжетной линией, важной только историку. Ронкин (вероятно, интуитивно) разрешает эту проблему, прибегая все к той же стилистике анекдота и тем спасая ситуацию.

     А вот вопрос "Как же мемуарист дошел до жизни такой?" представляет, нам кажется, неизменный интерес для любого читателя, а не только для историка общественных движений.

     Естественно, что разные мемуаристы отвечают на этот вопрос по-разному.

     Выходцы из социальных низов (Юрий Орлов⁷, Анатолий Марченко⁸) аккумулируют и умножают силой своей личности и своего таланта яростную и презрительную ненависть рабочего класса к правящим слоям, ко всему, что ассоциируется с "начальством": отрицание политического режима и официальной идеологии у них - не более чем производная от этой глобальной ненависти.

     "Воспоминания" Револьта Пименова⁹ демонстрируют нам оппозиционность, вырастающую из жаркого интереса к российской истории. Его одноделец Борис Вайль¹⁰ приходит к аналогичным итогам в ходе историко-философских размышлений, в результате внезапного озарения, параллели между советским социализмом и германским нацизмом, подсказанной случайным собеседником.

     Петр Григоренко в книге "В подполье можно встретить только крыс" повествует о мучительном преодолении искренним и, честным идейным коммунистом самого себя, о бескомпромиссной интеллектуальной последовательности, приводящей автора сначала к наивно-романтической подпольной борьбе за "восстановление истинного ленинизма", а затем - к свержению всех идеологических кумиров, которым он поклонялся десятилетия. При этом наиболее интересно проследить за тем, как при полной смене идеологических ориентиров мемуарист в значительной степени сохраняет в себе прежнюю, армейско-коммунистическую, стилистику и структуру мышления.

     Мемуары Григория Подъяпольского¹¹ раскрывают нам особый, малоизвестный или, во всяком случае, слабо зафиксированный в мемуаристке мир "катакомбного свободомыслия" (сам термин, кажется, принадлежит именно Подъяпольскому). Мир этот сохранялся в старой русской интеллигенции, в основном - на семейном уровне. Зачастую такое свободомыслие опиралось не только на культурную, но и на религиозную традицию.

     В ряде статей и интервью Ларисы Богораз¹², Павла Литвинова¹³ и других представителей нового поколения советской интеллигенции, не имевшего уже никакой генетической связи с интеллигенцией дореволюционной, часто повторяется мысль о русской культуре (прежде всего о русской классической литературе) как источнике диссидентского мировосприятия.

     Наконец, воспоминания Андрея Caxapoвa¹⁴ являются, как это ни банально звучит, доказательством того, что в "естественнонаучном" мышлении неизменно присутствует потенциал оппозиционности. При наличии определенного уровня интеллектуального бесстрашия этот потенциал реализуется почти автоматически.

     В этом ряду записки Валерия Ронкина занимают особое место.

     Ронкин - выходец из сравнительно благополучной советской семьи, принадлежащей, условно говоря, к низшим слоям среднего класса. Его мать работала библиотекарем, а отец служил в армии в малых чинах; но с таким же успехом они могли быть учителями в школе, или врачами в поликлинике, или, как сам мемуарист, инженерами-технологами на производстве. Это в принципе ничего бы не меняло.

     Ронкин не имеет оснований испытывать классовую ненависть к "начальству". К интеллектуальной элите, к "сливкам интеллигенции" он тоже не принадлежит. Он не относится к поколению тех, кто, подобно Петру Григоренко, Льву Копелеву¹⁵ или Алексею Костерину, в той или иной мере принимал участие в строительстве нового общества, и, следовательно, у него нет оснований чувствовать личную ответственность за результаты грандиозного социального эксперимента, поставленного в СССР. Не принадлежит он и к той духовной традиции, которая изначально противостояла (активно или пассивно, внутренне) этому эксперименту. Он не одержим историей или культурой (разве что испытывает определенный юношеский интерес к философии), и лишь по прошествии времени исторические и культурные категории становятся источником аргументов, которыми он подкрепляет свое уже сложившееся критическое мировоззрение.

     Специфика становления Валерия Ронкина как личности состоит в том, что его идеология, его мировосприятие, складывающиеся жизненные интересы - вполне советские. Он - нестандартный продукт абсолютно стандартного советского идейно-политического воспитания; он образцовый комсомолец, он активист, он искренне предан коммунистической идее, искренне верит в марксистскую догматику. Предмет его озабоченности первоначально состоит исключительно в том, чтобы привести окружающую действительность в соответствие с этим, вполне официозным идеалом: преодолеть мещанство, бюрократизм, победить стиляжничество, хулиганство и прочие пережитки дореволюционного прошлого - и спокойно работать на благо социалистической Родины. Конечно, он довольно быстро понял, что указанные пороки продуцируются самим общественным строем, что Советский Союз стал жандармом Восточной Европы, что правящая верхушка давно "переродилась" и стала основным препятствием к построению истинного социализма, что однопартийная система - не более чем способ монопольного сохранения власти в руках правящей бюрократией. Ну и что? Ничего страшного. Надо просто написать листовку.

     Разумеется, самая интересная проблема, которая возникает на этом месте, состоит в том, чтобы понять, почему Ронкин и ему подобные оставались именно "нестандартным продуктом", почему советская система воспитания не плодила Ронкиных сотнями тысяч. Возможно, все дело в том, что эта система имела принципиально двойственную природу: явным образом обучая человека идеологическим клише, она в то же время была неявно призвана обеспечить не слишком истовое отношение воспитуемого к этим же клише, проследить, чтобы он получил определенную дозу цинизма по отношению к любым ценностным установкам, в том числе и к тем, в верности которым ему предстояло клясться всю оставшуюся жизнь. Как правило, это срабатывало; исключения обусловливались чаще всего личностными. особенностями и спецификой времени. Из таких, как Ронкин, природных скептиков и рационалистов, трудно сделать циника и почти невозможно - конформистов. Особенно когда их становление происходит в такие эпохи, как конец 1950-х - начало 960-х, - годы, целиком окрашенные в романтические и иронические тона.

     В случае Ронкина и его друзей мы, возможно, сталкиваемся с феноменом, аналогичным тому, который породил и. первых советских правозащитников. В одном случае эмпирическая реальность призывается на очную ставку с декларируемой идеологией, в другом случае практика советской юстиции "наивно" поверяется буквой советского же законодательства.

     И, тем не менее, в определенном смысле Ронкин и его друзья и есть те "настоящие советские люди", о воспитании которых так пеклись на словах коммунистические идеологи в течение десятилетий. Люди эти получились чересчур уж искренними и последовательными? Извините: вы сами десятилетиями декларировали, что искренность, честность, гражданственность входят в число добродетелей советского человека. Вот и получите Союз коммунаров с журналом "Колокол" в придачу.

     Усилия советской власти увенчались сокрушительным поражением. Неожиданно для себя она действительно вырастила "человека новой формации" - Валерия Ефимовича Ронкина.

***

     Если диссидентские мемуары - это "роман воспитания", то почти неизбежным структурным элементом такого романа становится экзамен на аттестат зрелости. Экзамен этот начинается для диссидента тогда, когда прерывается его диссидентская активность и за ним, говоря традиционным литературным языком, захлопываются двери тюрьмы. Для XX века слово "тюрьма", - это в основном метафора; тюрьма в точном смысле данного термина, т.е. следственный изолятор, служит лишь приуготовлением к основному экзамену - лагерю. (Впрочем, настоящая, классическая тюрьма, знаменитая Владимирская "крытка", также не миновала нашего героя.)

     Есть, правда, промежуточный экзамен - суд. У "колокольчиков" этот суд, как и следовало, ожидать, принимает характер студенческого капустника. Говорить об этой феерии комического в предисловии грешно: не следует перебивать читателю удовольствие. Тем более, все политические, как и несчастливые семьи, проходят судебный процесс по-своему, а счастливая семья советских политзаключенных 1960-х годов отбывала наказание в одних и тех же лагерях - мордовских.

     Поэтому лагерные впечатления мемуаристов-диссидентов тоже образуют некоторую парадигму, в рамки которой небесполезно ввести и впечатления нашего Кандида.

     Конечно, политический лагерь 1960-1970-x - сложное и многоплановое явление, и разные мемуаристы воспринимают и описывают его каждый по-своему.

     Например, во фрагментарных записках Юлия Даниэля¹⁶ политический лагерь - место, где собраны лучшие из лучших, цвет национальной интеллигенции (независимо от образовательного статуса ). Лагерь - это торжество духовности над тупой и скучной силой, лишавшей заключенного свободы внешней, но не способной отнять свободу внутреннюю. Охранники ему вообще неинтересны.

     Его одноделец Андрей Синявский видит лагерь как огромное полотно, где каждая судьба - голос из хора, а всё в совокупности - невероятное художественное произведение, порождение коллективного духа¹⁷. Лагерь Синявского фантастичен и метафоричен, как Тадж-Махал или Ангкор.

     Для Михаила Молоствова, сидевшего в конце 1950-х - начале 60-х годов политлагерь это прообраз будущего, место возникновения, сшибки и сопоставления идеологий, политических прожектов, национальных и политических эмоций, моделей общественного поведения. В своем, к сожалению, неопубликованном мини-мемуаре "Моя феноменология" он рассматривает политлагерь как своего рода искусственную экспериментальную делянку, где вызревают неведомые миру плоды, которые однажды придется испробовать каждомy¹⁸. Кажется, вкус этих плодов настораживал Михаила Михайловича уже тогда. Охранники его тоже не очень интересуют.

     Анатолий Марченко в книге "Мои показания" акцентирует внимание на противостоянии: с одной стороны - лагерная администрация, нагло и жестоко попирающая права заключенных, их достоинство, с другой - заключенные, стойко и мужественно борющиеся за свои права или, наоборот, сломленные и опустившиеся. Лагерь для Марченко - арена непримиримой борьбы.

     В "Дневниках" и "Мордовском марафоне" Эдуарда Кузнецова¹⁹ политзаключенные в лагере особого режима - это кучка ограниченных и малообразованных людей, большинство из которых - ожесточенные фанатики или полусумасшедшие, затравленные люди; некоторых из них отличает от охранников лишь то, по какую сторону колючей проволоки они находятся. Этот взгляд на лагерь, кажется, выпадает из ряда; впрочем, подчеркнем, что речь идет не просто о лагере, а об "особняке".

     Сергей Ковалев в своих мемуарах²⁰ даже говорить не хочет о лагерной части своей биографии: лагерь для него - квинтэссенция советской скуки. Политзаключенные в массе своей - те же советские люди, с теми же советскими комплексами; образованных и интересных людей среди них не больше и не меньше, чем на свободе: "Советская власть не трудилась проводить тщательную селекцию тех, кого ей стукнуло в голову счесть своими противниками". Охранники - тоже обычные советские люди, просто они работают на такой должности, которая стимулирует не лучшие свойства личности.

     Юрию Иванову, автору небольшого эссе "Город Владимир" ²¹, интересны не люди и не быт, а сам факт лишения свободы, метафизика неволи. Как же определяет для себя лагерную тему Валерий Ронкин? Пожалуй, главным для него в лагере является то, что это - место встречи, которое изменить нельзя, "брежневский университет миллионов", ну, не миллионов, конечно, а тысяч или даже сотен. Он не рассматривает свое пребывание в Дубравлаге ни как удачу, ни как неудачу - а как факт, из которого следует извлечь максимум возможного.. А возможности, которые предоставляет политический лагерь, - это общение с людьми, это новые идеи, с которыми, конечно же, невозможно согласиться, но о которых так интересно поспорить!

     Что же касается лагерного начальства, то с ним, как и с начальством на воле, спорить действительно не интересно. Его интересно дразнить. Как и везде, Ронкин избегает "знаков и возглавий", уходит от необходимости как-то сформулировать интеллектуальные и духовные итоги. Но существуют элементы текста, где от знаковости и формульности уйти невозможно, - заголовки. Лагерная часть мемуаров Ронкина озаглавлена: "Мои университеты".

***

     О дальнейшем, включая ссылку в Коми и полудобровольное, полупринудительное лужское изгнание, читателю лучше узнать от самого Ронкина. В предисловии уместно отметить лишь, что "роман воспитания" не заканчивается лагерными университетами" и хождением "в люди" в годы ссылки. Для слишком многих, включая весьма достойных людей, пребывание в местах не столь отдаленных стало апофеозом их жизненного пути, пиком духовного становления. Это ведь довольно стандартный вариант судьбы: выйдя на свободу, человек мечется, ищет себя, пытается определить свое место на новом этапе (увы, и здесь не обойтись без лагерной терминологии) жизни - и, в конечном счете, теряет себя окончательно. Зачастую эти метания кончаются новым сроком - не из-за верности выбранному когда-то пути борьбы и не из-за "пепла Клааса, стучащего в сердца тех, кто навсегда ушиблен политлагерем (такой вариант тоже возможен: пример - Анатолий Марченко), а просто от неприкаянности. Иногда человек замыкается в себе, гаснет, опускается, спивается; иногда подчеркнуто порывает с прошлым и старается забыть о годах неволи как о страшном сне, уходит в частную жизнь или в профессиональную карьеру, если, конечно, ангелы-хранители из госбезопасности не препятствуют ему в этом слишком активно. Испытание несвободой - страшное     Это верно и для общества, и для индивидуальной человеческой судьбы. Ронкин, да и другие его подельники  счастливо преодолели это испытание. Каким образом? Воспоминания не дают прямого ответа на этот вопрос. Быть может, каждому из них в отдельности помогало то, что они - вместе. Ведь вся история этой компании бывших выпускников Технологического института (и примкнувшего к ним Мошкова) - это история, прежде всего содружества. Все мы начинали жизнь в каком-то содружестве и все были свято убеждены, что это содружество сохранится навсегда. Пушкинская бравада "Кому ж из нас под старость день Лицея торжествовать придется одному?" в молодости обычно принимается за чистую монету. Но лишь в редких случаях это юношеское мироощущение и в самом деле оборачивается устойчивой и неразменной валютой человеческой солидарности. "Колокольчикам", кажется, выпал именно этот выигрышный лотерейный билет. А нам, их друзьям, остается радоваться, что мы допущены если не внутрь круга, то в ближнее окружение. Мы и радуемся.

     Что до Валерия Ефимовича Ронкина лично, то он по-прежнему живет в Луге - сейчас уже на пенсии, по-прежнему порождает огромное число статей и заметок на самые разные темы - иные из них время от времени публикуются в газетах; по-прежнему равен самому себе даже в собственной непрекращающейся духовной эволюции.

     "Мир ловил меня, но не поймал", - сказал некогда о себе Григорий Сковорода. Эти слова с равным основанием можно отнести и к Валерию Ронкину. Александр Даниэль.

1 Рой Медведев (р.1925) - историк. Приобрел известность после появления в Самиздате во второй половине 1960-х годов написанного им обширного трактата "К суду истории" - первой попытки системного исследования феномена сталинизма с марксистско-ленинских позиций; в 1965-1970 гг. готовил и распространял в узком кругу периодический машинописный сборник "Политический дневник", с этих же позиций освещавший и комментировавший современные общественно-политические события. Жорес Медведев (р.1925) - биолог. Брат и единомышленник Р.Медведева. Известен как автор антилысенковской рукописи "Культ личности Сталина и биологическая наука", распространявшейся в начале 1960-х в Самиздате, а также ряда других самиздатских статей и обращений.

2 Петр Григоренко (1907-1987) - профессиональный военный, к началу 1960-х - генерал-майор. В 1963 г. организовал подпольный кружок под названием "Союз борьбы за возрождение ленинизма", позже - один из наиболее известных и авторитетных деятелей общественного движения 19601970-х гг. Автор мемуарной книги "В подполье можно встретить только крыс" (М.: Звенья, 1997).

3 Алексей Костерин (1896 - 1968) - писатель, публицист. С конца 1 950-х активно выступал против "искажений ленинской национальной политики", за восстановление справедливости по отношению к "наказанным народам" чеченцам, ингушам, крымским татарам, поволжским немцам. Вместе с Григоренко вошел в 1967-1968 гг. в круг московских диссидентов, стал активным участником протестной активности.

4 ВСХСОН ("Всероссийский социально-христианский союз освобождения народа") - подпольная организация, образовавшаяся в Ленинграде в 1963 г. и представлявшая религиозно-почвенническое направление оппозиционной политической мысли того времени. В основу программы "Союза" легла идея государственного пере устройства и возрождения России на основе православия как государственной идеологии. Организация была раскрыта в 1967 г.

5. Песков В. [В.Иофе]. Дело "Колокола,> // Память: Исторический сборник. T.I. M.,1976; Т.1 Н.-Й.:Хроника, 1978. С. 269-284.

6 Анатолий Марченко (1940-1986) - публицист и мемуарист. Его мемуарная книга "Мои показания" - первое литературное свидетельство о послесталинских политлагерях (см. в сб.: Марченко А.Т. Живи как все. Вильнюс; Москва: Весть-ВИМО, 1993).

7 Юрий Орлов (р.1924) - физик, ЧЛ.-корр. Академии наук Армянской ССР. В 1970-е годы - активист правозащитного движения, основатель и руководитель Московской Хельсинкской группы. Автор мемуарной книги "Опасные мысли" (М.: Аргументы и факты, 1992).

8 Анатолий Марченко. Живи, как все // Марченко А.Т. Живи как все. Вильнюс; Москва: Весть-ВИМО, 1993.

9. Револьт Пименов (1931-1990) - математик, публицист, мемуарист, общественный деятель. В 1956-1957гг. организовал в Ленинграде подпольный кружек. Дважды (в 1957 и 1970) был осужден по политическим обвинениям. Автор нескольких историко-публицистических работ, ходивших в Самиздате. В.Е.Ронкин неоднократно упоминает о нем в мемуарах. Наиболее полный опубликованный вариант его собственных мемуаров Пименов Р.И. Воспоминания. М.: ИЭК "Панорама", 1996.

10. Борис Вайль (р.1939) - библиограф. Одноделец Р.И.Пименова как в 1957, так и в 1970 г. Его воспоминания опубликованы в Англии (Вайль Б.Б. Особоопасный. Lnd.: OPI, 1980).

11. Подъяпольский Г.С. Золотому веку не бывать М.: Звенья, 2003.

12 Лариса Богораз (p.I929) - лингвист. Неоднократно упоминается на страницах воспоминаний В.Е.Ронкина как жена eгo солагерника Юлия Даниэля. В 1966 - 68 гг. - одна из тех, вокруг кого консолидировалось возникающее общественное движение. В августе 1968 г., после вторжения советских войск в Чехословакию, участвовала в известной "Демонстрации семерых" на Красной площади.

13 Павел Литвинов (p.1940) - физик, педагог. В 1967-1968 гг. был одним из неформальных лидеров общественного движения. Составитель двух документальных сборников, посвященных политическим процессам над инакомыслящими; участник "демонстрации семерых".

14 Сахаров АД. Воспоминания. М: Права человека, 1996.

15 Лев Копелев (1912-1997) - литератор, критик, филолог-германист. Автор ряда публицистических статей, ходивших в Самиздате, и мемуарных произведений, издававшихся за рубежом; в числе последних - воспоминания, озаглавленные "И сотворил себе кумира", - о собственном участии в коллективизаuии советской деревни (Анн Арбор: Ardis, 1978).

16 Даниэль Ю.М. Из неоконченной книги / / Даниэль Ю.М. Говорит Москва: Проза, поэзия, переводы. М.: Московский рабочий, 1991. с.9-27, 257-276, 300-301. C~I. также: Даниэль Ю.М. "Я все сбиваюсь на литературу": Письма из заключения; Стихи. М.: "Мемориал" - "Звенья", 2000. Обе названные книги не только тесно связаны тематически с мемуарами В.Е.Ронкина, но и пересекаются по множеству конкретных эпизодов.

17 Абрам Терц. Голос из хора //Абрам Терц [Андрей Синявский]. Собрание сочинений: В 2 т. М.; СП "Старт", 1992. т.1.

18 М..М.Молоствове см. примечание на с. 350. Фрагмент очерка "Моя феноменология" хранится в Архиве Общества "Мемориал" (Москва) (ф.155). Другой мемуарный текст Молоствова, посвященный политическому лагерю конца: 1950-х - началу 1960-х, опубликован под названием "Ревизионизм-58" в историческом альманахе "Звенья" (Вып.l. М.: Прогресс; Феникс-Аthепеum, 1991).

19 Эдуард Кузнецов (р.1939) - публицист, журналист; активист движения евреев-"отказников", стремившихся уехать из СССР в Израиль. Был одним из инициаторов попытки угона самолета летом 1970 г.; при говорен к смертной казни, замененной 15 годами заключения. Описал свое дело и пребывание в камере смертников в ретроспективных записках ("Дневники"), а последующее пребывание в мордовском лагере особого режима - во второй книге записок - "Мордовский марафон". Оба мемуарных текста см. в сб.: Эдуард Кузнецов. "Шаг влево, шаг вправо". Иерусалим: Иврус, 2000.

20. Сергей Ковалев (p.1930) - биолог, политический деятель. В 1968-1974 гг. - участник общественного движения, член первой независимой правозащитной ассоциации - Инициативной группы защиты прав человека (образовалась в 1969 г.), в 1971-1974 гг. - один из ведущих издателей самиздатского информационного бюллетеня "Хроника текущих событий". Воспоминания Ковалева "Полет белой вороны" по-русски публиковались лишь фрагментарно; компьютерная версия полного текста его мемуаров хранится в электронном архиве Общества "Мемориал".

21. Юрий Иванов (р.1930) - художник. В 1955-1971 гг. отбыл подряд несколько сроков заключения по политическим статьям. Его очерк "Город Владимир", написанный (или, по крайней мере, задуманный) во Владимирской тюрьме, был в конце 1960-х опубликован за рубежом; в России напечатан в сборнике "Самиздат века,) (Москва; Минск: Полифакт, 1997) без указания автора.

Кира Румянцева и Татьяна Гаенко

О Валерии Ронкине

     Валерий Ронкин – человек во всех отношениях незаурядный. Ему присуща какая-то необыкновенная живость ума, "детскость" в самом лучшем смысле этого слова – радостная открытость к новому, неистребимая готовность "поиграть" со всем, что встретится на жизненном пути – наверное, именно поэтому мы, младшее поколение, всегда отличали Валеру (как мы его звали, не чинясь), всегда "липли" к нему, когда он появлялся в пределах досягаемости – а потом и сами ездили к нему в гости в Лугу, проводя там иной раз по нескольку дней в круглосуточных разговорах "за жизнь", как бывает в хорошей хиппанской коммуне.

     Особенность состояла в том, что радушный хозяин отнюдь не был "освобождённым философом" – он работал технологом на абразивном заводе, и после волнующих бесед, заканчивавшихся глубоко заполночь, он иной раз едва-едва успевал прилечь перед своим обычным "пролетарским" подъёмом. Нам, конечно, всегда бывало по этому поводу немного стыдно – мы-то могли выспаться хоть чуть-чуть, пребывая в фазе или студенческих каникул, или просто бессовестного "проматывания" учёбы – однако пересилить себя и не задавать Валере новых и новых вопросов, не высказывать новых и новых идей мы были просто не в состоянии

     Характерно, что многие их этих разговоров были отнюдь не идилличны – наши отношения с родителями в ту пору переживали серьёзный кризис, и на Валере, как на их близком друге и "естественном стороннике", лежала особая ответственность – поэтому тем более важно, что именно с ним мы всегда могли говорить открыто и свободно, делиться наболевшим, вербализовать всевозможные щекотливые вопросы и т.д. и т.п.

     Эта "школа отношений со взрослыми" сыграла для нас огромную роль не только в практическом аспекте, но и "по жизни вообще": мы в полной мере уяснили для себя, что не существует никаких неразрешимых проблем, никаких безнадёжных конфликтов – важно лишь, чтобы участники конфликта на самом деле, неформально, приложили бы к его разрешению хотя бы минимум доброй воли.

      Прежде всего – к тому, чтобы понять (и принять) элементарную истину: другой человек – не таков, как ты, и вовсе не должен и не обязан быть таковым. Благо – не в том, чтобы быть одинаковыми, а в том, чтобы принимать друг друга разными.

    Перу Валерия Ронкина принадлежит немало работ на самые разные темы – его интересы простираются от вопросов жизни общества до литературоведения и мифологии – и можно не соглашаться с теми или иными концепциями, которые автор предлагает читателю, но невозможно не поразиться широте эрудиции и смелости сопоставлений, побуждающих увидеть привычные вещи в непривычном ракурсе.

     А что касается неистребимого ронкинского юмора, являющегося даже в весёлой компании наших старших своего рода "притчей во языцех" – то юмором его произведения приправлены весьма обильно, и вместе с тем зачастую этот юмор очень ненавязчиво и невозмутимо просвечивает между строк того или иного научно-философического рассуждения.

     Большую часть работ Валерия Ронкина можно видеть на его личном сайте:

     Однако самая значительное его произведение – автобиографическая книга "На смену декабрям приходят январи…" Мы от всей души рекомендуем вам, дорогие друзья, скачать себе эту книгу и прочитать её – ведь это не только увлекательнейшая история жизни человека, родившегося в СССР в 1936 году, а также история его семьи со времён Октябрьской революции и Гражданской войны – это галерея красочных иллюстраций к реальной истории нашей Родины, чего всем нам так не хватает сейчас, в завале торжествующего официоза, страшащегося любого проявления живой реальности.

* * *

Никита Елисеев,
обозреватель журнала «Эксперт Северо-Запад»

Рыцарь Веселого Образа

     А какая жизнь не интересна? Особенно такая… В подзаголовке книги Валерия Ронкина «На смену декабрям приходят январи… : Воспоминания бывшего бригадмильца и подпольщика, а позже — политзаключенного и диссидента» собрано все, чтобы изумить подготовленного читателя, а неподготовленного… тоже изумить.

     Хотя бы словом — бригадмилец (имеется в виду участник бригады по содействию милиции, нечто вроде позднесоветских ДНД — добровольной народной дружины, только значительно серьезнее). Да и ситуация была в пору создания бригадмилов посерьезнее. Сразу после ворошиловской амнистии 1953 года улицы городов и сел запестрели таким количеством уголовников, что милиции с ними справиться было трудновато. Вот и позвали на помощь общественность — благо идеалистов и энтузиастов тогда еще хватало.

     Одним из таких идеалистов-энтузиастов был Валерий Ронкин. Нам очень трудно понять этих людей. Не только потому, что все советское превратилось не просто в прошлое, но в позапрошлое, в плюсквамперфект, но и потому, что в плюсквамперфект превратилось как раз (употребим инфантильный оборот) хорошее советское.

Поколение

     Лучшее, что создала советская власть, были люди, родившиеся между 1933 и 1940 годами. Почему это так было, и одна ли тут советская власть «виновата», — я не знаю. Я констатирую факт. Это такой же факт, как и то, что поколение было уникально. Да простится мне вивисекторский оборот, но здесь был поставлен социальный эксперимент, результаты которого как следует не обработаны. Поколение 1933-1940 годов — единственное советское, выросшее в условиях победившей утопии (или антиутопии, как вам будет угодно). Куда как интересно прислушаться к лучшим его представителям. А лучшие — куда ж тут деться? Диссиденты. По крайней мере, они сделали логичные и честные выводы из полученного революционного, утопического воспитания.

     Удивительно не то, что Валера Ронкин и его друзья по комсомольским стройкам и турпоходам, идейные марксисты, убежденные социалисты, создали в марте 1965 года подпольный кружок «Союз коммунаров» и нелегальную типографию; удивительно то, как по городам и весям юноши и девушки, изучившие и законспектировавшие очередную брошюру известного экстремиста В.И. Ленина про то, что «восстание — это искусство», не принялись захватывать почту, телеграф, телефон после первых же столкновений с некоторыми гримасами быта.

     «Сейчас, вспоминая о 60-х годах, любят говорить о двоедушии, двоемыслии. Насчет души судить не берусь — это прерогатива теологов. Что же касается двоемыслия — слово это употребляют, на мой взгляд, неверно: „циничное братство двоемысленных, как плесень, возникшая в атмосфере оттепелей и детанта, есть всего только половое созревание советского функционера“. (Эрнст Неизвестный). Именно функционеры-то и не были двоемысленными — одна, но пламенная мысль одолевала их — как ближе устроиться к кормушке. Остальное было попугайским повторением: на трибуне — бессмысленных лозунгов, в кулуарах — столь же бессмысленной критики (и то и другое они заимствовали у разного рода „классиков“). Двоемыслием страдали именно мы. Рассуждали о свободе личности и преследовали „стиляг“, восхищались чекистами и презирали КГБ, готовились к „последнему, решительному бою“ и ненавидели милитаризм… Играли в коммунизм, вернее — уходили в коммунистическую эмиграцию от реальной жизни.

     Через четыре десятилетия мой друг Сергей Хахаев сформулировал установки нашей подпольной группы: „Мы хотели распространить на всю страну идеалы нашего студенческого братства той поры“», — так рассуждает спустя много лет после создания подпольной организации, следствия, лагеря, ссылки, сотрудничества в самиздатских диссидентских журналах лужский житель, технолог-химик по образованию и профессии — Валерий Ефимович Ронкин.

Особенности жанра

     Читается за два вечера, как детектив. Тому есть немало объяснений, одно из них — внутрилитературное. Сейчас интереснее читать воспоминания, чем беллетристику. Бывалые люди лучше рассказывают, чем беллетристы выдумывают. Потом — бывалым людям есть, что порассказать. В жанровом отношении книга Ронкина как раз и представляется таким сборником новелл, вроде: «Что я слышал от родителей?» «Через тот же МОПР (Международная организация помощи революционерам) Илье, занимавшему крупный пост в прокуратуре, удалось вытащить из румынской тюрьмы своего младшего брата, которому было лет семнадцать. На встречу „узника капитала“ собралась вся родня… Стол ломился от яств. (В те времена давно уже были узаконены и спецпайки, и спецраспредители; на столы ответработников „правоохранительных органов“ попадали и дорогие вина, и икра, и черт знает что.) Растерянный мальчишка оказался посреди всего этого изобилия. Тосты, звучавшие и в его честь, и в честь мировой революции, он выслушал. Потом встал и сказал приблизительно такое: „Сволочи! Страна голодает, а вы жрете и пьете! За это Сигуранца ломала нам кости?“ Потом вышел из комнаты и застрелился. Эту историю я помню, наверное, со школы».

     Или: «Что я слышал от других?» «До нас в изоляторе находился солдатик внутренних войск, грузин. Он заболел, но, несмотря на высокую температуру, офицер приказал ему стоять на вышке. Был сильный мороз, и солдат попросил освободить его от дежурства. „Завтра придет врач и даст тебе освобождение, а пока попляшешь — согреешься“. Солдат вскинул автомат, передернул затвор: „Сам пляши!“ — и дал очередь перед ногами офицера. Парня ждал трибунал».

     Или: «Что я сам пережил?» «Я иду к эскалатору на подъем, гэбэшники следом. Их уже стало трое. Стал на ленту, один становится сзади, двое других едут рядом на параллельном эскалаторе. Наскучив ситуацией, обращаюсь к „конвою“: „Брать будете?“ — „Нет“. — „Дорого я обхожусь государству, вам же платят!“ — „Не дорого. Платят нам мало. Обходился бы дорого — давно бы убрали“».

     Однако, если бы книжка была просто собранием «пестрых глав», «бывальщин», она была бы не настолько интересна, чтобы ее читать взахлеб. Главное, что придает ей особое обаяние, — какая-то зыбящаяся интонация, не то ироническая, не то, наоборот, трагическая, но и в том и в другом случае — мужественная. Для чего пишут мемуары

     В общем, понятно для чего: чтобы второй раз пережить пережитое. Отсюда — двойная странная интонация в воспоминаниях. В конце концов, любой мемуарист хочет совершить невозможное — Гераклит называл это «Войти в одну и ту же реку два раза». Но двойная интонация Валерия Ронкина — особого рода. Она уж очень сильна, парадоксальна. С одной стороны, это интонация веселого, доброго, много пожившего счастливого человека, не изменившего убеждениям, а если и изменившего свои убеждения, то в очень малой степени и не из корыстных, а из интеллектуальных соображений. (Верность — вообще одна из главных тем книги. Верность принципам, друзьям, семье, просто — верность. Ронкин убежден, что вот кому-кому, а неверующему, атеисту, в особенности нужна — верность.)

      С другой стороны, это интонация человека не то чтобы надломленного; не то чтобы проигравшего, но… невостребованного; человека, запас социальной энергии которого не был использован на полную мощь.

     Про это писал Василий Васильевич Розанов, когда рассуждал о Чернышевском: «Конечно, не использовать такую кипучую энергию, как у Чернышевского, для государственного строительства — было преступлением, граничащим со злодеянием. Каким образом наш вялый, безжизненный, не знающий, где найти „энергий“ и „работников“, государственный механизм не воспользовался этой „паровой машиной“, или, вернее, „электрическим двигателем“, — непостижимо». Кажется, что речь идет о Ронкине и его друзьях по созданному в начале 60-х годов «Союзу коммунаров». Стало быть, книга о поражении, о несбывшемся? Тем паче и материала для этого утверждения в книге предостаточно: от долагерного ленинградского «Союза коммунаров» до послелагерного лужского клуба «Перестройка».

Поражение?

     Чего стоит такая, например, история одной из участниц клуба «Перестройка»: «Однажды, когда я клеил листовку на проходной, ее содержанием заинтересовалась пожилая дежурная Бухина. Оказалось, что ее дочка, так же как и мы, болеет за победу демократии. Так я познакомился с Раисой Гордеевной. Она вошла в наш клуб, в дождь и холод мерзла у стендов, развешивая листовки. Когда оборонное предприятие, на котором Раиса Гордеевна работала, развалилось и она месяцами сидела без зарплаты, то ни на минуту не усомнилась в демократических ценностях.

     Дважды у Ронкина звучат горькие ноты. Один раз во время описания „холодной забастовки“ в лагере: „Отрядный капитан Рябчинский говорил нам: „У меня в квартире не теплее, так у меня же дети“. Степан Сорока отвечал: „А вы пустите нынешних зэков к управлению — и вам теплее будет“. Увы! Политзэки оказались неспособны сыграть решающую роль в перестройке, да и народ с большим интересом читает воспоминания гэбистов, чем наши. Посему утверждение Степана остается хотя и не опровергнутым, но и не доказанным“.

     Другой раз — в самом конце книги: „Как это ни покажется странным, именно с началом реформ Гайдара, за которого я голосовал, я вдруг ощутил себя не субъектом истории, а объектом чьих-то непонятных мне манипуляций. Конечно, сказался и возраст…“ Но эти горькие нотки не зачеркивают удивительно светлого ощущения от воспоминаний.

     Может быть, дело в том, что в отличие от большинства современных писателей Ронкину так же интересно писать, как и жить? В нем отсутствует напрочь, наотмашь то, что римляне называли taedium vitae („горечь жизни“). При всем своем донкихотстве, доподлинном, мучительном, он — весел. Мужественно весел. В отличие от Дон Кихота, на которого он очень и очень похож, он — Рыцарь не Печального, но Веселого Образа. Человек — добр

     И то — для того, чтобы из комсомольского актива Технологического института в начале 60-х загреметь на нары в Дубровлаге по политическому обвинению (создание подпольной организации), нужно было обладать немалым (мягко говоря) запасом социального идеализма и политического донкихотства. Кто-то скажет, что в этом-то и заключается причина неуспеха Ронкина и таких, как он, в условиях перестройки и постперестройки: мол, в политике необходима некоторая доля цинизма — и чем переломнее время, тем большая доля цинизма необходима.

     В последней части своей книги „Герои нашего времени (Приватизация)“ Ронкин рассказывает о своих, мягко говоря, непростых отношениях с директором Лужского абразивного завода Борисовым. Если бы беллетрист в каком-нибудь романе поставил друг против друга два эти характера, ему бы не поверили. Сказали бы: уж очень нарочито.

      Идеалист, борец за светлое будущее и предприниматель, делец, которому в конце концов и достается это светлое будущее. „Борец за права человека вообще и трудящегося человека в частности“ и жесткий хозяин, у которого не забалуешь.

    Вот этого в Ронкине нет — ни в каком случае. Рыцарь. И рыцарственность его подпитывается подспудным убеждением, которое он нигде не высказывает прямо, но тем оно для него естественнее, природнее: человек добр. Плохим его делают социальные обстоятельства. Но по природе своей человек — добр.

     Вообще говоря, это — убеждение любого настоящего демократа; любого левоориентированного политика. Не знаю, так это или не так, не берусь об этом судить, но Ронкин-то убежден: это — так. Иначе и быть не может. Не мысль, не идея, но поразительное ощущение всечеловеческого братства — вот что делает воспоминания Ронкина такой счастливой книгой.

     „Ко мне подошел старый, небольшого роста латыш по фамилии Штагерс. Я знал, что он ксендз, арестован за участие в национальном сопротивлении и что сидеть ему долго. От других заключенных я слышал, что во время послевоенного латышского партизанского сопротивления он решил отслужить службу в своем костеле. Для этого отряд партизан блокировал советский гарнизон, размещенный в деревне, и Штагерс с автоматом под облачением отслужил мессу. Старик был несколько смущен: „Вы еврей и неверующий, я не хочу обидеть или оскорбить Вас. Вас увозят Бог знает куда, и я прошу позволить мне благословить Вас“. Я наклонил голову, он сложил на ней свои маленькие ладошки и что-то забормотал, а у меня подкатил комок к горлу от жалости к человеку, чья старость проходит в лагерном бараке вдали от его родины; от великого счастья всечеловеческого единства, от гордости, что греха таить, за то, что и я оказался достойным быть причисленным к этому единству старым латышским ксендзом в мордовском лагере 17-а“.

• версия для печати

**

http://www.echomsk.spb.ru/content/store/default.asp?shmode=2&ids=438&ida=99297&idt=news

19:20  |  Понедельник, 31 мая

Скончался бывший советский политзаключенный, публицист, член общества "Мемориал" Валерий Ронкин

     В ночь на 31 мая после тяжёлой и продолжительной болезни на 74-м году ушёл из жизни диссидент, бывший советский политзаключенный, публицист, член общества "Мемориал" Валерий Ефимович Ронкин. Член правления Международного общества "Мемориал" Александр Даниэль, напомнил, что Валерий Ронкин сидел в лагере и затем в одной тюремной камере с его отцом, диссидентом, поэтом Юлием Даниэлем.

     "Валерий Ефимович Ронкин - Бен Ронкин, как его все звали по студенческой ещё кличке - был одним из организаторов и интеллектуальных лидеров группы, которую принято обычно называть группой "Колокол" по названию журнала, который они выпускали. Девятерых из них посадили по обвинению в антисоветской агитации и пропаганде. Валерий, как один из двух лидеров, получил 7 лет лагеря и 3 года ссылки, которые и отбыл полностью. Это было в 1965 году. Почти максимальный возможный срок по этой статье... Фантастический человек. Фонтанирующий интеллект. Удивительное совершенно ощущение того, что ты находишься рядом с эталоном человеческой порядочности..."

Валерий Ронкин - автор книги воспоминаний  "На смену декабрям приходят январи..." .

О дате и месте похорон Валерия Ронкина будет известно завтра.

**

31 мая  2010 Сегодня ночью умер Валерий Ронкин
 http://www.cogita.ru/news/hronika/segodnya-nochyu-umer-valerii-ronkin
Памяти Валерия Ронкина  В ночь на 31 мая 2010 года после тяжелой и продолжительной болезни умер известный диссидент, политзаключенный советской эпохи Валерий Ефимович Ронкин
http://hro.org/node/8357
Ну как же так, Валерий Ефимович...
http://shavu.livejournal.com/1276222.html
Будем помнить.  Прекрасный был человек.
http://kiveretsky.livejournal.com/242164.html
 Скончался бывший советский политзаключенный, публицист, член общества "Мемориал"
Валерий Ронкин 
http://www.echomsk.spb.ru/content/store/default.asp?shmode=2&ids=438&ida=99297&idt=news
Рыцарь Веселого Образа
http://www.expert.ru/printissues/northwest/2003/26/26no-scultur/
Таким его и запомним

http://www.idelo.ru/443/19.html

Шестидесятники // Валерий РОНКИН // "Коммунар" против "коммунизма"

Дмитрий ТРАВИН

     Гэбисты замели всех 12 июня 1965 г. Кроме 28-летнего инженера Валерия Ронкина, арестовали С. Хахаева, В. Гаенко, В. Смолкина, С. Мошкова, В. Шнитке — всю ленинградскую группу, издававшую доморощенным способом оппозиционный журнал "Колокол" — орган "Союза Коммунаров".

     На самом деле никакого Союза, естественно, не существовало. Имелась лишь группа молодых людей, чей образ жизни и представления о должном сильно расходились с тем, как был устроен советский мир эпохи позднего Хрущева — раннего Брежнева. Тем не менее, подпольной издательской деятельности хватило "коммунарам" на серьезные сроки. В частности, Ронкин получил семь лет заключения и три года ссылки.

     Сегодня дата их ареста стала праздником. Мы отмечаем его как День России.
Это, естественно, шутка. Впрочем, в каждой шутке есть доля… шутки. А остальное все серьезно. Если уж отмечать странный день 12 июня в качестве праздника, то в честь тех людей, которые мечтали сделать СССР свободной страной еще тогда, когда мы были детьми. В своих мечтаниях они не сильно преуспели. Но зато, если мне теперь придется выпить в День России, я буду хоть знать, за что пью.

За пропаганду импрессионизма

      Парадокс деятельности Ронкина со товарищи состоял в том, что если кто и боролся за настоящее коммунистическое общество, то именно они, а не те, кто их арестовывал. Гэбисты вообще защищали не столько социальный строй, сколько систему власти. Всё, не вписывающееся в ритуал, предусмотренный нормами партноменклатуры, объявлялось заслуживающим наказания.

      Этот случай тянул бы на анекдот, если бы не был правдой. Но все, что касается становления самого Валерия Ефимовича как диссидента, выглядит не менее странно. "Антисоветская группа" сформировалась не в подполье, не в сталинском ГУЛАГе и не в диверсионном лагере ЦРУ. Будущих диссидентов и отсидентов объединило участие в комсомольском патруле — добровольном органе содействия милиции по наведению порядка.

     Вырос Ронкин в провинции, вдали от столичных интеллектуальных "штучек". Был правильным мальчиком. Держал на стене портрет Сталина, а Ленин оставался для него главным моральным авторитетом. Склонность к стихотворчеству выражалась у Валерия примерно в таких виршах:

Но если залпы пушек Нарушат мирный труд, То новые "Катюши" Отпор врагу дадут. Врагов сумеем в логове Их собственном найти, И не одна столица Нам ляжет на пути.

     Став студентом ленинградской Техноложки, юный провинциал остался верен принципам. В рейды с патрулем ходил по нескольку раз за неделю. Ронкин был не из тех, про кого говорили: "Сегодня он играет джаз, а завтра Родину продаст". Скорее, наоборот. Стиляг и фарцовщиков рейдовики не терпели. Это был тот вирус, который разлагал студенческое братство, столь ярко проявившееся в комсомольском патруле.

Затянувшийся турпоход

     Скреплялось братство на комсомольских стройках и в турпоходах, где в минуты отдыха обсуждались проблемы мироздания, читались стихи, пелись песни Визбора, Окуджавы, Городницкого. И чем четче проявлялась гармония братства, тем нагляднее становилась дисгармония окружающего мира с его ложью — идеологической, статистической да и просто человеческой.

     "Наш протест был, скорее, эстетическим, нежели этическим", — заметил как-то Ронкин в ответ на мой вопрос о причинах его ухода в оппозицию системе.
      Через размышления и ощущения пришли к отрицанию сталинизма, к пониманию того, что отец народов заботился лишь об укреплении своей власти. А ведь требовалось распространять студенческое братство на всю страну!

     Нельзя сказать, что имеющегося коммунизма Ронкину было много. Наоборот, его было мало. Началась борьба.
Борьба проходила в двух формах — теоретической и практической.

     Теоретически было определено, что в СССР нет социализма, а есть правление бюрократии. Позднее, на следствии, обнаружились удивительные совпадения с концепцией Милована Джиласа, которого Ронкин успел лишь бегло просмотреть незадолго до ареста, когда собственный труд был им уже написан.
      В практическом плане начали распространять листовки, а к 1965 г. дело дошло до "Колокола". Герцен "разбудил" Ронкина. Тут-то как раз его и повязали.

     На допросах он говорил много лишнего, называл имена. Страшила бесконечность следствия и связанное с этим одиночество. Но как только приговор был оглашен, внутренний кризис остался позади.

    В лагере среди политических вновь возникала атмосфера "коммунарского братства", и это помогало выдержать то, что выдержать, казалось бы, невозможно.

     Пребывание в зоне решено было рассматривать в качестве затянувшегося турпохода. По всей видимости, настоящий шестидесятник любое событие своей жизни мог обернуть "турпоходом", т.е. формой испытания воли и физической выносливости. Суровость жизни романтизировалась и даже поэтизировалась. Убогий быт подкрашивался песнями, шутками и откровенным стебом. Причем, как ни странно, действительность к этому располагала.
      Юлий Даниэль, с которым Ронкин познакомился в зоне, определил этот мир как край непуганых идиотов. Во всяком случае, наличие в лагере агитационного плаката с цитатой из Горького: "Нет ничего прекраснее, чем свободный труд свободно собравшихся людей!", заставляло серьезно усомниться в интеллектуальных способностях местного начальства. Но даже этот не к месту пришпандоренный лозунг явно проигрывал в идиотизме простому и ясному: "Ленин с нами!" Такого не придумаешь и в анекдоте.

Как стоишь перед политзаключенным!

     Культурный разрыв между теми, кто охранял, и теми, кого охраняли, бросался в глаза. Как-то раз надзиратель обратился к Валерию Ефимовичу на "ты". Тот его поправил. Надзиратель снова стал тыкать и снова был остановлен. Так продолжалось довольно долго. Наконец, Ронкин взорвался: "Хам! Как стоишь перед политзаключенным!" От неожиданности тот вытянулся по стойке смирно. Зеки разразились громким хохотом.

     Естественно, за это оскорбление "надзорсостава" Ронкина стремились наказать. Последовало возражение, что относительно хамства — это сущая правда, а вовсе не оскорбление. Кроме того, заметил Ронкин проверяющей комиссии, он слышал, как один заключенный предлагал майору Анненкову пососать свой член. "Не хочу быть обвиненным в клевете, выполнил ли майор это пожелание (я не знаю), но предлагавший никак не был наказан". Майор вскочил и возмутился: "Вы имеете в виду Ш.?" Зек не отказал себе в удовольствии ответить вопросом на вопрос: "А что, Ш. Вам тоже предлагал?"
      Как-то раз "политические" беседовали о крито-микенской цивилизации. Один из них чертил на бумаге знаки нерасшифрованного древнего письма. И тут в бараке начался "шмон". Даниэль схватил исписанную бумажку и, разорвав на мелкие кусочки, бросил под кровать. "Теперь-то критское письмо будет, наконец, расшифровано", — сказал он, глядя, как надзиратели тщательно собирают с пола обрывки "шифровки".

      Один баптист, сидевший с Ронкиным, говаривал соседям-социалистам: "Хорошие вы ребята, а вот неверующие, в ад попадете. А в аду никаких сковородок — только газета "Правда" и телевизор, по которому все время Брежнев выступает, — ни кофе, ни чаю".

     Когда читаешь мемуары Ронкина или беседуешь с ним о прошлом, то за легкостью рассказа и ироничностью оценок забываешь про специфику его "турпохода". И лишь строки написанных им во владимирской тюрьме стихов возвращают к действительности:

Здесь каждый день берут, как перевал, Натянут нерв, как альпинистский шнур, Здесь каждое свидание — привал И каждая открытка — перекур.

Время "фарцы"

      В общем-то, сей итог не столь уж плох. Правление аскетов и фанатиков не в пример хуже. Валерий Ефимович, кстати, поддерживал Егора Тимуровича с его реформами и "сломался" позже — на "плохом" Чубайсе, которого он несколько наивно отделяет от "хорошего" Гайдара.
      Дело, впрочем, не в восприятии шестидесятниками сути событий 90-х. Как эксперты по реформам, они вряд ли могут нас заинтересовать. Дело в другом: в том, как жить, когда образ власти тебе противен и когда "фарца" вместо того, чтобы скромно развивать рыночные отношения, становится вдруг для толпы нравственным идеалом?
      Шестидесятники проиграли свой бой, но выиграли жизнь, презрев соблазны с достоинством древних стоиков. А где нам взять сегодня Веру и Мужество, чтобы оставить "фарцу" на том месте, которого она достойна? В "сфере обслуживания", т.е. во власти и бизнесе. Но не в душе.

**

СТИХИ ВАЛЕРИЯ РОНКИНА РАЗНЫХ ЛЕТ

ШКОЛЬНОЕ.

                            * * *

"Неправо о вещах те думают, Шувалов,

Которые стекло  чтут ниже минералов" –

Так Ломоносов некогда изрек,

Но в этом случае ошибся сей пророк.

 Возьмем, к примеру, мы кусок     гранита.

Удар! И вот стекло оконное разбито. 

А  если  бы  из  камня сделали окно,

 То от удара уцелело бы оно.

*  *   *

Руль налево, руль направо...

Курс, меняя постоянно,

Хоть с трудом,  но все же браво

Шел моряк из ресторана.

                                                  1952 г.  

Неправо   о вещах подумают те, кто решит, что еще

в школе я критиковал политику партии.

Институт.

Венгрии

Гремели залпы, зарево  пожаров

Багрово освещало небосвод.

И чудилось, что над планетой  старой,

 Встает иной, невиданный, восход.

Но день настал, и не сбылись надежды:

Вновь грохот залпов и пожаров гарь.

И свой закон  в   Познани, в Будапеште

Штыками утверждает Русь, как встарь.

 1956 г.

Марш рейдбригад.

Прекрасны сады Ленинграда

И белые ночи весной.

Вперед, комсомольцы,

           Вперед, рейдбригады,

Очистим наш город родной!

Здесь нет хулиганам пощады,

Суров разговор со шпаной.

Вперед, комсомольцы,

             Вперед, рейдбригады,

Очистим наш город родной!

Нам дружба дороже награды.

Мы связанны волей одной.

Вперед, комсомольцы,

             Вперед, рейдбригады,

Очистим наш город родной!

Мы сломим любые преграды.

Пусть песня летит над Невой.

Вперед, комсомольцы,

             Вперед, рейдбригады,

Очистим наш город родной.

                                1956.

                      *    *    *

Мир засыпает.  Звездами алея, 

Кремль над водой Москвы-реки заснул.

У каменной твердыни мавзолея

Не дремлет лишь почетный караул.

У входа    молча,   часовые   стали,

Чуть  приглушив биение сердец. 

Спит Ленин, рядом примостился Сталин, 

Как    временно прописанный жилец.

А что б случилось, если б в тишине

*Из мавзолея ночью вышел Ленин? 

Прошелся бы неслышно по стране,

По фабрикам, заводам и селеньям?

Узнал бы он тогда мечты  людские, 

Услышал бы  молвы  народной гул, 

Увидел бы...  Но ночью часовые                   

Несут у мавзолея караул.

                                                1956г. 

                Отрывок.

            Из лунного света

            Черпались сюжеты,

            Из лунного света

            Вязались сонеты.

            Куинджи луну

            Припаял к полотну.

            И Фетом воспета…

            Но я не про это …

            Да ну ее к бесу луну.

                                    Уфа. 1960.

    Последняя строка вставлена позднее, чтобы как-то закончить

 этот отрывок из плохого стиха.

Следственная  тюрьма.

    на Шпалерной                             

Песенка  Ланцелота

.

Не хмурь, родная, глазки,

Печально не гляди,

Поведаю я сказку,

А сказка впереди.

По сказочным законам

От стародавних лет

Положено драконам

Поганить белый свет.

По сказочным законам

Глубокой старины

Отважным и влюбленным

Дороги суждены.

Придумано не нами

Однажды на пути

На камень с письменами

Случайно набрести.

“Когда пойдешь по левой,

Тебя невдалеке

Ждут ласковые девы

И деньги в кошельке.

На правом повороте

Ждут путника труды,

А после – жизнь в почете

До белой бороды”.

По сказочным законам

От  стародавних лет

Широкой и мощеной

Прямой дороги нет.

По сказочным законам

Тот  край суров и дик,–

Не жалуют драконы

Идущих напрямик.

Не хмурь, родная, глазки,

Пугаться погоди,–

И это все не сказка,

А сказка впереди.

А впереди удача

И пир три дня подряд.

“Не может быть иначе!”–

Нам сказки говорят.

К домашнему покою,

Дай срок,  вернусь и я

С драконьей головою

На острие копья.

За сказкою иная

Ждет сказка впереди.

Не хмурь бровей, родная,

До встречи подожди.

     Декабрь. 1965 г.

                              Дон Кихот

                           Вскоре после свадьбы я

                          подарил Ирине статуэтку Дон Кихота

.

Всегда вперед,

Всегда в поход!

Таким остался Дон Кихот

На памяти людской.                                          

Он был костист,

Он был высок,

Он был упрям и смел.

Он много сделал…  Если б смог.

Не испугавшись ничего,

Он  в  наши  дни  шагнул,

У изголовья твоего

Он  встал на     караул.

Среди забот,

Среди хлопот

Он даст тебе совет.

Литой чугунный Дон Кихот –

Мой маленький полпред.

                         октябрь 1965

                  *   *   *

В коридоре шаги надзирателя. 

У дверей затихают моих.

На  меня  он  посмотрит внимательно  

И уйдет поглядеть на других.

Все продумано просто и строго

Для того чтобы не умереть, 

Оказалось не так уж и  много

Заключенному нужно иметь. 

Есть и ложка,  и кружка, и миска.

Только вот  без  тебя  не  легко.

Если  мерить шагами – ты близко,

Если сутками – так далеко...

Я хожу,  я сижу на  кровати,  

Я  читаю, а  мысли   с   тобой  

От  жестокого  слова "вставайте”

До желанного слова “отбой”.

       Изолятор КГБ, декабрь 1965г

.

               *   *   *

Встать! Суд идет. Мы под судом.

Дела, слова, мечты, идеи –

Все говорит, что мы злодеи,

Весьма опасные при том.

Не убедить, не доказать…

Пока они еще сильнее,

Все их противники злодеи,

Которых следует вязать

                                              Слова уходят в пустоту.

                                              Бормочет прокурор уныло.

                                              Но день придет и наша сила

                                               Докажет нашу правоту!   

                                                                        Ноябрь 1965.

*   *   *             

                                                  Сергею Хахаеву

Суд окончен давно и готовы бумаги

Значит, нам  суждено жить с тобой в Дубравлаге

По  подъему вставать, дожидаться отбоя...

Дни и ночи считать,  дни и ночи считать

Суждено нам с тобою

Здесь и днем,  и  в  ночи  мысли  голову кружат.           

Стиснув  зубы, молчи, чтобы  не  было хуже.

И не мучай души сожаленьем  напрасным –

Это  строгий режим, это строгий режим

Для особо опасных. 

Здесь порою  часы, как  недели,  проходят,

Здесь свирепые  псы, автоматы на взводе, 

И колючкой не  зря  огорожена   зона –

Здесь порою  часы, как  недели,  проходят,

Здесь свирепые  псы, автоматы на взводе, 

И колючкой не  зря  огорожена   зона –

Это спецлагеря, это спецлагеря          

Для политзаключенных.

Не жалеешь ты, Русь, арестантской  баланды!

Декабристский союз угодил в арестанты.

Чернышевский  был там и Народная Воля, 

А теперь вот и нам, а теперь вот и нам

Эта выпала доля.

                                 Перед этапом. 1966 г.

                                  Люсе Климановой.

                        Не грусти. Промчатся злые годы.

                        Срок  судьбой  отмеренный  пройдет.

                        Снова будут песни и походы

                        И над лесом      звезд ночной полет.

                        Через реки,  через  перевалы 

                         Нас сведут   когда-нибудь пути. 

                         И поднимем тост  мы,  как  бывало: 

                        "Чтобы смерть нас не могла   найти!"

                                               28    декабря 1965 г.

Лагерное.

     *    *    *

Юбилей! О юбилее

Рассужденья, разговоры...   

За "Амнистию" болеют

И политики, и воры.

Рассуждают инвалиды,  

Предрекая судьбы наши,

Как  ракеты  на орбиты

Запускаются параши

Говорят, что всю Европу

Мы волнуем   чрезвычайно  –

 Быть  Указу!  – только б стропы

 Не запутались случайно.

 Не запутались бы  стропы,  

 Не  задрались бы  евреи, 

 Не  попал  бы  репей в жопу

 Режиссерам юбилея.

 Юбилей! О юбилее

 Рассужденья, разговоры...

 Свежей известью белеют

 Подновленные заборы.        1967г. 

К этому стиху надо дать некоторые объяснения:  параши" -  1. бачки  для      оправки   естественных  надобностей, устанавливаемые в камерах.  2. Слухи.

 "Запутавшиеся стропы"  –  официальное   объяснение  гибели экипажа    космического   корабля, запущенного   в   преддверии юбилея.; "задравшиеся  евреи"  –  намек  на  шестидневную  войну (летом 1967 г.). 

            *   *   *

Прожектора, колючка, вышки,

Собачий   лай   издалека.  

И   мы, вчерашние   мальчишки  –

Политзека, политзека.

Когда в  ночи  темно  и душно

И не  дает уснуть тоска

Оружье  наше  –  наша дружба,

Политзека, политзека

Наш быт совсем не из приятных

И  доля  наша  нелегка,  

Но   мы   не  повернем  обратно,

Политзека, политзека.

Пускай о  нас  никто  не  знает 

И  маловато  нас  пока,

Сегодня на переднем крае

Политзека, политзека.

                       11 л/о. Явас. 1966 г.

 Ю.Даниэлю.

Громады  глыб  лежат веками

И ждут, вцепившись в складки скал,

Когда сорвется первый камень,

Чтобы начать Большой Обвал.

Еще ничем не знаменитый,

Лежит он где-то, мал и тих

Кусок обычного гранита,

Неотличимый от других.

                               Но дрогнет  твердь  под  небесами,

                               Когда, назначенный судьбой,

                               Рванется  в бездну  первый  камень,

                               Лавину, двинув за собой.

                                             17л/о, Озерный. 1967г.

                                                Примазавшимся.

Они  приносят  на арену

Свои изящные манеры

Они желают непременно

Немного поиграть в тореро

Но бык ногами землю роет,

Но бык рогами воздух  чертит.

И отрезвляются герои,

Подумав о возможной смерти

                                      А отрезвясь, меняют позу, 

                                      И зарабатывают лавры

                                      На воспевании навоза

                                      И гениталий Минотавра.

                                                     Озерный.1968г

ДОЧКЕ.

(Все четыре стихотворения  написаны в ПКТ на 17-а  л/о.1967г).

               *    *    *

За окошком снег глубокий,

На  снегу сидят сороки. 

Смотрят в камеру* ко мне

Сквозь  решетку**  на  окне,  

Говорит одна другой:

"Это что за зверь   такой?"   

Отвечает ей другая:

"Я зверей таких не знаю.

Не медведь и не енот,

И не заяц, и не крот.

Не похож он на лису,

И на волка тоже.

Я не видела в лесу

На него похожих.  

Нет ни шерсти, ни хвоста.  

Не похож он на кота,

На корову,  на  барана,

*вариант для цензора : "комнату"

На собаку,  на свинью.

Этот зверь какой-то странный,         

Я его не   узнаю".                                

Призадумалась тогда                         

Первая  сорока:                                    

"Очевидно  он  сюда  

Прибыл  издалека. 

Может  быть из Аргентины? 

Или Антарктиды?

На огромного пингвина

Он похож по виду."

Солнце спряталось за ели 

И сороки улетели. 

А с утра трещат опять, 

Топчут  снег глубокий,

Ничего вам не понять,

            Глупые  сороки.

**--------     "узоры"

Колыбельная.

Спи,  дочурка,  спи,  Маринка,

Закрывай  глаза.

Засыпает на картинке

Старая  коза

Спят веселые козлята –  

Дружная семья.

Серый волк ушел  куда-то 

В дальние края.

Спят на   Марсе   марсиане

Странные на вид.

В  Ледовитом океане

Засыпает кит.

Под усталый вой метели

Словно  на  кровать,

Дед-Мороз за синей елью

Завалился спать.

Засыпай,  моя отрада, 

Солнышко мое., 

Дремлет в клетках зоосада

Всякое зверье.

Спит лиса,  уткнувши  в  лапы

Нос холодный свой.*

Где-то  спит маришкин папа… 

В лагерях отбой.

Прим.: вариант  для   цензуры:

* “Мордочку  свою./

Где-то спит маришкин папа... / Баюшки-баю”.

                  *    *    *            

Мы проходим зоной по пятеркам

Каждый день в  один  и  тот же час,  

Старшина в защитной гимнастерке, 

Как рабочий скот, считает нас.

Мы идем, как будто так и надо,

Подчиняясь правилам игры,

Только прячем  в  рукава  бушлатов

Контрабанду тлеющей махры*

Счет окончен. Можно расходиться.

Но, однако, странная игра –

Над запреткой, словно над границей,

Не уснут солдаты до утра.

Нас шмонают истово и  часто, 

В  каждую бумажку  сунут нос. 

В кабинетах важное начальство

Нами занимается всерьез

                                     Может это вовсе не по праву,

                                     Может мы совсем  не  так  сильны,

                                     Но и  мы всерьез  приемлем  славу 

                                     И  удел враждебной стороны.

                                                                                      1968 г.

*   В свое время Даниэль утверждал, что эти две строчки я украл у него, когда         и откуда, – не помню.         

Новогодние поздравления

          к   1969 г.

Юлию Даниэлю.          

Писал, писал и вот тюрьма.

Нам жаль писателя Аржака,.

Но Юлий Даниэль, однако,

Поднаберется здесь ума.

Алику Гинзбургу.

Он за героя стоял стеной,

На стену лез в журналистском раже.

Когда в тюрьму угодил герой –

Геройский автор полез туда же.

                             Юре Галанскову.

                            Готов к дороге длинной,

                                           Готов немедля в схватку.

                                           Готов служить причиной

                                           Любому беспорядку.

                                           Готов ругаться матом,

                                           Готов к сиянью славы.

                                           Готов себя в дебатах

                                        Признать всецело правым.

Владимирская тюрьма.

ОДИН ЗЕКА...

Один зека                                           

Пришел  в  ЦК,                                

Он зол был и ретив.            

Свою   вину    он    отрицал,          

Свое начальство – порицал,

А это – рецидив.

Начальству  не  нужны морали,        

А зеку нужен был  урок –

Его  опять  арестовали

И намотали новый срок.,

Зек безусловно виноват –

Свалял он дурака –

Не захватив с собой гранат,

Зачем идти в ЦК ?!

                      Владимир. 1970г.

МАРШ СТУКАЧЕЙ

И академики,  и плотники,

 Но  кроме службы основной,

 Еще внештатные работники   

.Организации одной...          

 Мы не украшены мундирами,

 Не щеголяем   мы   в   строю,

 Но регулярно информируем      

 Организацию сию.

 Мы чтим свою организацию,

 И это сущее вранье,

 Что при удобной ситуации   

 Продать готовы и ее.

 Мы патриоты, ясно каждому,

 С  крамолой  мы  ведем  борьбу!       

 А  несознательные  граждане                                                              

 Желают видеть нас в гробу.

                  Владимир.1971г

Считалка для взрослых.

Раз, два, три, четыре, пять –

Вышли зеки погулять.

Ежедневно по закону

Мы гуляем по загону.

Раз, два, три, четыре, пять –

Можно солнце увидать.

Пять шагов загон длины

От стены и до стены.

Раз, два, три, четыре, пять

Раздается окрик гулко:

“Баста!”– кончена прогулка.

Раз, два, три, четыре, пять –

Завтра выведут опять.

Возвратился зек  домой 

Злой, но все-таки живой. 

Раз, два, три, четыре, пять –

Можно снова начинать

                                1970 г.

Можно ноги поразмять

Сонет

Еще одно свиданье позади.

А за окном осенние дожди,

А за окном три долгие зимы

За стенами  владимирской тюрьмы.

Сюда  приводят разные пути. 

Но я не грабил  и  не  воровал, 

Не  бил  ножом  по  пьянке  наповал 

Ты за разлуку строго  не суди.

Здесь каждый день берут, как перевал.

Натянут нерв, как альпинистский шнур.

Здесь  каждое  свидание – привал                        И каждая открытка  – перекур.

Вот так мы и  проходим  свой  маршрут.

Пишите письма – здесь их очень ждут.

.                                  Владимир  1969

Экскурс в историю.

Цари Иваны да Петры,                   

Их деды и отцы

Вели  с  адамовой поры

Россию  под уздцы.                                  

Дорога -  гроб. 

Хозяин  крут

И не всегда тверез.

А потому считался кнут                            

Надежней, чем овес.

        .  .  .

Но, наконец,  пришла  пора –

Царей прогнали со двора.

         .  .  .

Клубились тучи грозовые

И  Ленин  на  броневике

Отважно предложил России

Приобрести кота в мешке.

Россия после царской ласки

Еще в рассудок не пришла,

А потому,  не без  опаски,  Решилась…  и приобрела

           .  .  .                      

Но путь вперед тернистый

К тому ж “мужик-дурак”

Затеи коммунистов

Не мог понять никак.

Чтоб управлять без риска

В  кромешной  этой тьме,

Пришлось вернуться к сыску,                                Казарме  и тюрьме.

Речисты  и  плечисты,

На вверенных постах

Трудились   коммунисты

Противнику на страх.

И страх явился быстро

Кого ни расспроси,

Боятся коммунистов

Отныне на Руси.

               Владимир.1970г.

Туристская.

Веселая картина,

Прекрасная игра:

Поют про бригантину

Ребята у костра.

Про подвиги и славу,

Про дальние моря…

(А за колючкой ржавой

Притихли лагеря).

Про горные вершины

Под шапкой снеговой…

 (Гремят бронемашины

По пражской мостовой).

Кому-то надоело,

Кого-то где-то бьют

А им какое дело

Они себе поют…

                                               Лихие патриоты,

                                               Отчаянный народ –

                                               У них одна забота,

                                               И нет других забот.

                                                                  1970 г.

*    *    *

Не хулиганим, не бунтуем,

Крамольных песен не поем

И ежедневно рапортуем,

Что мы мол в камере вдвоем.

Подъем – встаем, 

Отбой –  по  койкам ,– 

Всему  положен  свой  черед

И видим сны такие только,

Какие видит  весь народ. 

Так и  живем, не  без  расчета,

Что, оценивши   нас  сполна, 

Начальство  на  доске почета

Напишет наши имена!

            Владимир. 1969г. 

––––––––––––––––––-

Когда-то, много лет назад,  увидев в газете, очередное упоминание Сталина, я   сочинил  это стихотворение. Тогда мне самому показалось, что я хватил лишку. Сегодня, эти стихи стали гораздо актуальнее

              *  *  *

Грохочут бубны, барабаны,

Фанфара хриплая гудит...

Камлают старые шаманы,

Шаманят новые вожди.

Какой экстаз, какие крики,

Какое жуткое вытье:

"Восстань, Великий из великих!

Да придет царствие твое!"

И кажется невероятным,

Чтобы опять явился в свет

Тот, похороненный двукратно,

Давно истлевший людоед 

Но барабаны бьют, однако,

И оголтелая орда

Зовет из гроба вурдалака

И пляшет с пеною у рта.

Владимир  1971 г.

Размышления над некрологом.

Нам сообщили утром рано

По эфиру и с экрана:

“Ныне умер имя рек.

Был он дельный человек”.

Он еще молокососом

На друзей писал доносы

И за то, что был прохвост

Получил высокий пост.

Был на съездах делегатом,

Был “народным” депутатом.

От шампанского и баб

Организм его ослаб.

Смерть, она, известно, дура

Что ей номенклатура!

Вышли сроки, пробил час

Имя рек покинул нас.

Вышли свежие газеты –

В рамках траурных портреты:

Имя рек глядит на нас,

Величав и толстомяс.

Безответственное тело

В крематории сгорело,

А его высокий пост

Получил другой прохвост.

             Владимир.1971

“Последнее слово” написано задним числом для моего соседа по камере, осужденного по ст. 64 УК РСФСР, которая включала в  положение  “бегство за границу или отказ возвратиться в СССР“ и предполагала наказание вплоть до смертной казни.

Я осознал свою вину –

Я виноват всерьез:

Хотел покинуть я страну,

Где родился и рос.

Где материнским молоком

Поил меня народ.

А я хотел бежать тайком

От эдаких щедрот.

Но, если б я сумел бежать,

Но, если б он сумел бежать,

Но, если б все могли бежать,

Не ведая преград,

То кто же стал бы содержать

Партийный аппарат?

Кто возводил бы им дворцы

И дрался на войне?

Погибли б с голода “отцы“

Одни в пустой стране.

Поступка своего позор

Я осознал вполне.

Скорее требуй прокурор

Суровой кары мне!

                                                                                  Владимир 1972 г.

ПЕРЕВОДЫ.

В изоляторе КГБ  в  1965  году  мне попалось    несколько   японских   стихотворений   с   русской транскрипцией и подстрочным переводом  (в  "Путевых  заметках" Крестовского).  Позднее  во  Владимирской  тюрьме  в  каком-то журнале я прочел подстрочник Теодоракиса тоже с транскрипцией. Украинские   стихи   переводил,   пользуясь   текстом,  где-то опубликованным.

                                        С японского.

                                              Из М.Рыльского.

                        ("Трое в одной лодке, не  считая,  собаки").

                                Привязан  челн,  гореть пора костру.

                                Намокли сухари, и сахар вымок тоже.

                                И путники унять не  могут  дрожи,

                                Как лист осенний на сыром ветру.

                                Но не беда, друзья, немножечко  терпенья,

                                Да острое  словцо,  да виски по глотку.

                                Скулит Монморанси – поймем  его  тоску,

                                Но  нам-то что? Ведь мы – разумные творенья.

                                Мы груза лишнего не взяли в путь-дорогу:

                                От голода – еда, от жажды – есть немного,

                                Коробка табаку, две-три любимых книги,

                                А наше все вокруг: деревья и вода, 

                                И легкий плеск волны,  и облаков стада,

                                И леса тихий шум, и резвых чаек крики.

                                                         Владимир .  окт.1970г

Из Теодоракиса.

Три жизни дано мне было.

Над ними клубились тучи,

Их бурями леденило

И било пургой колючей.

Один на один с драконом

Остался  в пещерном  мраке.

В руке моей меч каленый,

И  сердце  полно отваги

В объятьях дракона стисну

Сломаю дракону шею.

И выброшу вон из жизни –

Три жизни ведь я имею.

Я жизнями не  играю –

Одна – испытанье в бедах,

Для страсти дана другая

И третья –  для победы.

                         Владимир.1971

СОБАКА В ФОЛЬКЛОРЕ И ИСТОРИИ.

Автореферат    диссертации  на соискание очень ученой степени. 

Собака в      русском фольклоре занимает особое место, причем устойчивые словосочетания, связанные с собакой, до сих пор почти не поддавались объяснению. Ниже мы попытаемся проанализировать этот богатейший материал.

                                                  * * *

     Очевидно, что  собака в глубокой древности была культовым животным.  Тот,  кто "съел  собаку"  становился  причастным  к некоему  сакральному  таинству.  Об  этом  же  свидетельствует выражение "насобачился". Ритуальное убийство собаки служителем культа  упоминается  в  известном  памятнике  –  "У  попа была собака".

     Поскольку христианам  была  непонятна языческая мотивация события,  в памятнике появился эпизод похищения собакой  мяса, однако   обряд   захоронения   собаки   ("убил   и  закопал"), торжественность этого обряда ("и надпись написал")  говорит  о несомненно сакральном значении убийства.  Хорошо известно, что в те далекие времена письменность использовалась исключительно в  культовых  целях,  а  грамотность  была  достоянием  только жреческой  верхушки,  поэтому  знать,  "где   собака   зарыта" (очевидно, не вся собака, а остатки от обрядовой трапезы") могли опять-таки только посвященные.

     Ритуальное убийство   собак,   естественно   предполагало охрану их во всех остальных случаях,  "вешать всех  собак"  на кого-либо   означало   обвинять  человека  в  самых  тяжелых преступлениях, взваливать на него вину за всех погибших и попавших собак. Поэтому и велико было число "собак не резанных" в древности. Желая добра, человека отдавали под покровительство сверхъестественных сил – "пес  с  тобой".  Собачьему лаю придавалось такое же значение, как и стихийным явлениям: "собака лает –  ветер носит".

                     * * *

     Культ собаки,  очевидно,  не  был  на   Руси   автохтонным. Вероятнее всего он пришел с запада:  "немец-перец-колбаса съел собаку без хвоста”.  Но, судя по всему, не Германия была  родиной этого   культа  и  слово  "немец"  здесь  следует  понимать  в расширенном смысле –  иностранец вообще.

     Культ собаки следует отнести к территории Галлии ("собака на Сене").  По свидетельству Маяковского известно,  что даже в X IХ   веке  представители  старинного  французского  дворянства возводили к собаке свои родословные ("сукин сын Дантес”).

     Несомненно, что  в  Галлию  культ  собаки  попал из Рима, возможно  вместе  с  легионами  Цезаря  (см.  его  "Записки  о галльской войне).

     Отсюда множество латинизмов,  связанных с одной стороны с собакой, а с другой – с культом. "Доминиканцы" – господни псы, "канцеллярия",  (канцелярия) – собачья  клетка,  место,  где содержалась  собака и где принимались наиболее важные решения (лат. “canis” – собака; “cellula”– клетка). Безусловно,  с  культом  собаки  связано  происхождение   танца "кан-кан".

     В Древнем  Риме  собака,  как  известно,  была  священным животным Дианы – богини Луны, о чем свидетельствует устойчивая связь собаки с луной,  рудименты которой проявились  на  иной, далекой от Рима, славянской почве: "выть, как собака на луну", "давай с тобой повоем при луне на тихую бесшумную природу".

     Однако на  Руси  культ  собаки  был значительно расширен. Несомненно  основанными  на  фольклоре  являются   бессмертные строки  Маяковского –"даже если пара луж,  в лужах сотня солнц ярится (!!).  Это не собачья глушь,  а собачкина столица".  Не случайно выбранный  поэтом глагол  "ярится" снова переносит нас в седую древность, связывая   собачью   столицу   с   древнеславянским    культом Ярилы-солнца.

     Кроме космического  значения  культ  собаки  приобрел   у славян  так  же  и  тантрический оттенок.  "Любит,  как собака палку",  всем известно,  что палка  у  всех  народов  является центральным фаллическим символом  (ср. "бросить палку"). 

                                                   * * *

     Крещение Руси не уничтожило окончательно  культа  собаки. Ни  разгул церковного мракобесия,  ни переселения народов,  ни войны и прочие катаклизмы (см.  у Блока "пес голодный позади") не   могли   вытравить   из  народного  сознания  образ  этого благородного животного.

     В народных   песнях   и  пословицах,  в  народных  играх, восходящих ко временам язычества (см.  у Пушкина:  "Вот бегает дворовый  мальчик, в  салазки  Жучку  посадив,  себя  в  коня преобразив...")  народ  пронес  через   века   свою   веру   в таинственную силу собаки.

     Собачий жир на Руси был эквивалентом  "всеобщей  панацеи" западных алхимиков.  (И сейчас еще, в отдаленных от современной цивилизации  местах,  поют:   "реп-шнур   веревочка,   реп-шнур веревочка,  веревка в узлы вяжется,  а альпинисточки по скалам шляются, собачьим жиром мажутся").

     Вера во  всемогущество собаки была настолько крепка,  что государство во время серьезных потрясений вынуждено было брать ее на вооружение. Вспомним "собачьи головы" у опричников Иоанна IV,  опричников,  которых Олеарий называл не иначе  как  Kanis Gloria   Bona   (добрые,   славные  собачки).  Интересно,  что производная  отсюда   аббревиатура   сохранилась   и   позднее. Непреклонность опричников, их верность традициям зафиксирована народом в пословице "черного кобеля не отмоешь  добела".  Судя по всему, собачья голова играла большую роль в символике народа и до XV века. Еще Марко Поло сообщает о  живущих  на  востоке  людях  с   собачьими   головами. Наоборот,   жители   Ханьской   империи  сравнительно  недавно называли этим  именем  ("гоу  хоу")  своих  западных  соседей. Комплексные  исследования  источников  позволяет  сравнительно узко локализовать район распространения этого символа.

                                                  * * *

     Спорадическое обращение  к  культу  собаки,  однако,   не исключало,  как  уже  было  сказано,  гонений на этот культ со стороны  церковников.  Дискредитируя   обряды,   связанные   с жертвоприношениями собаки, церковная пропаганда ввела в оборот выражения типа "псу под хвост",  "собачья  радость"  (наиболее дешевый и наименее питательный сорт колбасы, который, конечно, не  мог  обрадовать  собаку,  являвшуюся   объектом   культа). Одиозное   значение   приобрели  выражения:  "выкобениваться", "тварь пушистая",  "собачий характер" и т.п. Наконец, как было уже  сказано,  церковники  обвинили некую собаку в краже мяса. Весь фольклорный материал,  связанный с собакой,  отныне  стал именоваться "чушью собачьей".

                                                  *  *  *    

      Прошли годы. Давно кануло в Лету всесилие церкви . В наши дни уважение   к   собаке, освобожденное  от мистического налета язычества,  является уже непреложным   фактом.   Посмертно   реабилитирована    собака, оклеветанная попом.  Большими тиражами выпускается литература, посвященная собакам (убедительно доказано,  что  очерк  "Муму" посвящен собаке,  а не проблеме повышения удоев).  Значительно поднялась цена на вышеупомянутую  колбасу,  выпускаются  новые сорта   сигарет:  "Друг",  "Делегатские",  "Лайка".  В  городе Колтуши  по  проекту  архитектора  Эль  Регистана   установлен памятник   собаке   "Джульбарс"  (см. БСЭ  ст.  "Монументальная пропаганда"),  наконец,  собаки Лайка, Белка и Стрелка вышли в космос,  развеяв своим лаем злобные измышления наших недругов.  

     Литература, не указанная в основном тексте: 

1.Палтонов С. Амхарский эквивалент глагола "ссучиться". ИАН N 13. 1878.

2.Пельше А.Я. Динамика поголовья собак в Прибалтике. Рига.1965.

3.Труды кинологического   института  им.  Малюты Скуратова.  М.1937.

4.Фиг. Н.Я. Сравнительная   этимология топонимов "Канев" и "Канин нос". Киiв.  19565.

5."Vollkatalog Hundesnamen" (полный каталог собачьих имен ). Berlin. Verlag “Stasi”.1947.

       “Гоу-хоу“– собачьи головы. Так во время культурной революции хунвейбины называли своих противников, в том числе и граждан СССР.

        Этот текст я открыто вывез из тюрьмы. Что означает слово

 “аббревиатура”  цензор  очевидно не понял.

                                                                       Владимирская тюрьма, сент.1969.  

Луга.

                 *   *   *

Когда наскучит ерунда

Обыденных забот –

Рюкзак на плечи и айда,

Ребята, – в турпоход.

Гитара тренькает не зря –

Дороги впереди.

Волнуют дальние моря

Тельняшку на груди

Бежим из душных городов,

От пыльной суеты,

И под колеса поездов 

Бросаются мосты.

Билет туда, билет сюда –

Горит зеленый свет.

Но есть другие поезда, –

Для них возврата нет.

                                 Они несутся, напролом ..

                                 Как будто с высоты,

                                 И под последним колесом

                                 Взрываются мосты.              

                                                        Луга. 1980 г.

Песенка, которую напевают советские генералы, глядя на карту мира.

                     В советских  сейфах золота – навалом!

                     Интеллигентны  наши  атташе. 

                     Мы  в Токио  купили генерала. 

                     Французы!  Голосуйте за   Марше!

                      Нас любят в Будапеште, любят в Праге,

                      В Кабуле полюбили нас уже. 

                      Мы всем покажем, где зимуют  раки.

                      Французы! Голосуйте за Марше!

                      Любезней, чем нацистов при Петене, 

                      Нас Мариана  встретит  в неглиже.

                      ГУЛАГ  откроет  филиал   на   Сене.

                      Французы! Голосуйте за Марше!

                                                                Луга.  1980г.

                                               Булату Окуджаве.

                                        А ваше дело свято –

                                        Рассветы впереди

                                        Не вечно время холоду и мраку.

                                        А вместо автомата –

                                        Гитара на груди,

                                        И все-таки вы с нею как в атаку.

                                        Проносит ветер тучи.

                                        Храпят перед зарей

                                        Атаку чуя, боевые кони.

                                        А струны не колючка,

                                        Но все-таки порой

                                        От них кровоточат у вас ладони 

                                        Не дедам и не внукам –

                                        Самим держать ответ.

                                        Кружит магнитофонная кассета…

                                        Кружит слепая вьюга.

                                        Но есть тепло и свет.

                                        И все-таки вращается планета.

                                                                                   Луга, 1984.

 ПЕРЕВОД С ДРЕВНЕГРЕЧЕСКОГО.

Гнев, о богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына.

Был приглашен Ахиллес знатною дамой к себе.

Меч позабыв, взяв цветы, поступь свою он направил

К вилле ее, где его сладкая встреча ждала.

Где ему знать, что не все в этом мире Эроту подвластно.

Где ему знать, как политики хитрые воду мутят.

В воду его окунул, оказавшийся дома, муж этой дамы.

Затем, мокрый до нитки, он страже попался дозорной.

Прав оказался  Оракул Дельфийский, изрекший однажды прилюдно:

"Ахилл, ты не прав, попытавшись

Правой рукою дотронуться  власти публичной,

Левой же – персей чужих".

Вот и мораль этой притчи:

“И у Ахиллеса можно пяту уязвимую выискать,

Коль хорошо постараться”.

     Эту оду я сочинил в честь Ельцина Б.Н. Он  только что был снят с поста первого   секретаря   московского   горкома    КПСС. Появившись  в  районе правительственных дач с букетом цветов, он каким-то образом оказался  в  канале,  откуда  его, мокрого, вытащила  милиция.  Эпизод   широко   освещался   СМИ.  Было подозрение,  что  это –  провокация  против  политика,   который стремительно  набирал  популярность.  Я предложил свою версию случившегося.

                                   Луга.    сент.1989 г.

Размышления о смысле жизни.                                                                                    

Как-то по дороге бежала собака,

Весело при этом махая хвостом.

(Присказка все это, а сказка, однако,

  Как и полагается, будет потом.)

 Так она бежала без цели и смысла.

Хвост ее, когда-то пушистый, облез,

Морда поседела и ухо обвисло,

К сексуальной жизни пропал интерес.

Если бы, однако, училась собака

Охранять границу, гонять соболей,

В цирке выступать для всеобщего блага,

Жизнь ее была бы куда веселей.

Если б, да кабы… Но, конечно, прекрасно,

Задирая ногу у всяких преград,

Знать, что это делаешь ты не напрасно,

Оставляя правнукам свой аромат.

.

 Как-то по дороге бежала собака…

                                        … … … … … … … … … … … …

                                                                     Луга. 28. 12. 1992.